Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст

взамен рационального — все это шло вразрез с установленными нормами, которые иногда уходили вглубь веков. Кайф был революцией против господствующего эмоционального режима.

А началось все с «Битлз».

МУЗЫКА

«Битлз» и их музыка были первой встречей советской молодежи с альтернативным миром, таким неизведанным и далеким. Это стало для них эмоциональным потрясением, какого они не испытывали до сих пор. Конечно, «Битлз» были с Запада. Но для советских молодых людей они были чем-то большим, чем свингующий Лондон или битловский родной Ливерпуль. Им казалось, что этот мир каким-то образом содержал истину, которая была недоступна в Советском Союзе. Этот мир давал бóльшую свободу, чем просто возможность путешествовать, так как открывал дорогу к внутреннему миру человека, еще более экзотичному, чем любая западная столица. «Битлз» прежде всего были новым эмоциональным ощущением. Для многих людей услышать их в первый раз было откровением, глубоким духовным перерождением, затрагивавшим их чувства и рассудок и часто приводившим к изменению взглядов на мир. Вова Зайцев, широко известный в ленинградских битломанских и хипповских кругах, описал свое первое ощущение от увиденного и услышанного: «Мне показалось. что вот в их [ «Битлз»] выражении лиц [на обложке альбома] какая-то свобода и раскрепощенность, что выражает сущность, в которую они верят, это было здорово»[627]. Его друг Коля Васин, прослушав битловскую «Girl», пережил духовный катарсис, после чего сбросил обувь и босиком пошел по советскому Ленинграду. Его разочарование в том, что мир «Битлз» так никогда и не материализовался, ни тогда, ни в новой капиталистической России, послужило причиной его самоубийства пятьдесят лет спустя[628].

Вова и Коля были не единственными, кому песни «Битлз» показались революционными, даже те из них, в которых ничего, кроме слегка шутливых слов о любви и девушках, не было. Такое восприятие было не только на Востоке, но и на Западе. Это побудило одного социолога заявить о том, что именно звучание музыки «Битлз» способствовало формированию нового типа индивидуализма, когда легко запоминающиеся тексты песен привели к созданию квазиканона текстов и звуков для целого поколения молодежи[629]. Безусловно, расшифровка, копирование и перевод песенных текстов, не говоря уже о широких сетях, созданных благодаря рынку пиратских записей и «магнитиздату», были одной из самых серьезных объединяющих сил в сообществе хиппи и за его пределами. Но воздействие музыки было гораздо большим. Благодаря ей люди, сидящие в одной комнате, испытывали схожие сильные ощущения. Она превращала грусть в радостное возбуждение, а страх — в решительность. Рок-музыка стала саундтреком, который не только сопровождал по жизни, но и создавал эту самую жизнь. На этот раз советские хиппи оставили подробное и красноречивое свидетельство влияния музыки на их жизнь, неожиданным образом отметив свое важнейшее невербальное средство коммуникации. Поэма в прозе «Канон» была написана легендарным хиппи Гуру — Аркадием Славоросовым, позднее ставшим одной из значимых фигур литературного андеграунда конца 1980‐х — 1990‐х, а также его другом Сергеем Шутовым, ныне уважаемым художником-концептуалистом. В «Каноне» заявлялось, что рок открыл ворота в совершенно новый мир, который звучал в ритме музыки, был неподвластен определению и доступен только тем, кто мыслит как нонконформист.

Ил. 46. Владимир Зайцев с младенцем (чужим) и «Битлз», Ленинград, 1971 год. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Стоит внимательнее вчитаться в текст, который порой кажется бессвязным, но ритм, восклицания и общий отказ от попыток вписаться в какой-либо жанр делают его не только выражением кайфа, но и, безусловно, носителем самого кайфа. Рок и кайф в этой поэме являются взаимозаменяемыми терминами. Она начинается с заявления, что этот текст не для всех: он для посвященных — или для тех, кто открыт возможности быть посвященным.

Вместо предисловия — отступление для слабоумных. Рок — не искусство, не неискусство. Слово РОК здесь используется в своем наиболее общем значении — от музыки до манеры сплевывать сквозь зубы — как некоторая величина, определяющая единство стиля и видения, форма существования, частота вибрации[630].

В поэме содержатся размышления о роке, его ограниченности как термина и силе беспокоящего, но легко запоминающегося слова — рок — «не мы выбрали его, но оно выбрало нас». Слова «ПОП» и «ХИП» отвергаются; одно — потому что «пахнет содомией», второе — потому что «нет жизни от волосатых пидорасов». Поэтому: «Да будет РОК!» — «родившийся из американских скалистых гор, английской шейкерской пляски, из русской судьбы пророчества». «Канон» переходит от рока, появившегося «из ритуальных отправлений городской биомассы» к «року как опиуму для народа». Поэма углубляется в историю, поясняя, что рок выходит за пределы искусства: «Наскальные петроглифы палеолита — не живопись, молитва Василия Великого — не литература, американские молящиеся Моррисона — не песни. Подходить к ним с эстетическими мерками — такой же маразм, как перевешивать иконы из храмов в музеи». Следом — резкий поворот к религии: «Человек — Божья ловитва». После краткого обращения к врагам («законнический морализм») текст подходит к кульминации всего послания: рок как выражение «нового сознания». Это новое сознание, основной формой которого является рок, «возвращает человека к самому себе, в его единственное подлинное ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС (Here & Now)». Следующая строфа, кажется, снова ставит все с ног на голову: «я» важно, но высшее блаженство заключается в растворении «я»: «Основная функция РОКа — разрушение, и в первую очередь — разрушение фикции личности, фикции человеческого „я“». Здесь можно услышать отголоски буддизма и мистицизма, которые были популярными философскими течениями среди советских хиппи, а также своего рода примирение с социалистическими ценностями, где персональное «я» было практически квазитоксичным словом. Но самой очевидной параллелью является мантра Тимоти Лири «включись, настройся, выпадай», пропагандирующая психоделики для достижения наивысшей гармонии с окружающим миром.

Здесь очевидны намеренные параллели с описаниями «трипа» (наркотического отключения/состояния), в которых часто отображается растворение собственного «я» (хотя вряд ли у кого-то из авторов был опыт употребления ЛСД, но они наверняка знали о том, кто такой Лири), потому что следующая часть содержит серию риторических вопросов вроде «Откуда у всемирного потребителя этот неадекватный, мистический страх перед наркотиками, перед противостоянием Нравственности? Почему, оправдывая военный геноцид, общество так злобно карает частное убийство?», прежде чем ответить призывом к самопознанию: «Личность — это их единственная и непреходящая собственность, самая устойчивая валюта, и всякая попытка ее разрушения и саморазрушения вызывает бюргерскую