Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова

в типично женские пространства (институт благородных девиц, женский монастырь), обращается к различным ситуациям женской жизни (беременность, рождение и смерть ребенка, проституция, взаимоотношения с подругами и другими женщинами). Судьбе девочки и девушки, институтки посвящены рассказы «Черешня» (1907), «Своим умом» (1913), «Из Смольного» (до 1923), «Во Дворце труда» (1926) и «Салтычихин грот» (1926). Судьбе «старых дев», женщин, чаще сирот, которые из-за изменившихся политических условий не смогли выйти замуж и в целом устроить свою жизнь, посвящены рассказы «Ночная дама» (1912) и «Жена Хама» (1919). Рассказы «За жар-птицей» (1910) и «Кладбище Пер-Лашез» (1928) фокусируются на роли жены, а «Был генерал» (1908), «Безглазиха» (1914) и «Чемодан» (до 1923) — на образе матери. Образ женщины-помощницы представлен в рассказе «Климов кулак» (до 1923) и некоторых других. Отдельно мы рассмотрим произведения конца 1920-х годов, в которых показано положение женщины: «Лебедь Неоптолем» (1927), «Последняя роза» (1929), «Куклы Парижа» (1929).

Институтка

Одним из женских образов, к которым писательница обращается в своих ранних рассказах, является образ девочки-институтки. Надо отметить, что сама Форш еще в младенчестве осталась без матери и рано потеряла отца: «После смерти отца жизнь девочки круто изменилась: частный пансион Серпинэ в Тбилиси, затем — Москва: в 1882 году — Александровское училище для малолетних дворянских сирот (Разумовский институт) и с 1884 года — Николаевский сиротский женский институт»[931], поэтому о жизни девушек в пансионах писательница знала не понаслышке.

Так, в рассказе «Черешня» две сестры-институтки вернулись на лето домой, они рады видеть родные места: «…опять кругом них родные горы, опять скрипит арба, татары едят шашлык, по набережной бегает серенький ослик… Таня и Ната хотят обнять и горы, и татар, и серого ослика»[932]. Но радость и непосредственность внезапно обрываются, когда сестер ложно обвиняют в воровстве черешни: «Черешня крал, хады в кантор»[933], — говорит им «огромный черный татарин» Мустафа, и к нему присоединяется другой, Гассан, «ростом пониже, покоренастее первого»[934]. Эти персонажи стремятся сделать «позор» девочек видимым для окружающих: Мустафа «палил словно из пушки, собирая толпу: „Воров привела! Воров привела!“»[935] Девочки оплачивают штраф размером два рубля, неся ответственность за несовершенное преступление. А. В. Тамарченко характеризует этот рассказ как полуанекдотический эпизод «из жизни весьма благополучных детей привилегированного круга»[936], лишенный многозначительности. В то же время мы видим в рассказе столкновение девочек со взрослым, маскулинным миром, в котором они воспринимаются как преступницы.

В рассказах «Своим умом» и «Во Дворце труда» Форш поднимает тему самоубийства девушки, причем это самоубийство становится следствием неопытности героини и отсутствия какой-либо поддержки и доброжелательности по отношению к ней. Рассказы написаны в разные периоды, но героиня рассказа «Во Дворце труда» вспоминает события своего детства, относя их на четверть века назад.

Самоубийство в первом рассказе становится последствием случайной беременности одной из институток. Форш показывает, как вокруг Маши-коровки и ее подруги Вачьянц, к которой Маша обращается за помощью, формируется ощущение безысходности: тетка Маши в ответ на историю о беременности вымышленной девушки отвечает, что из-за этого «в воду ‹…› мало броситься»[937]; в любимом романе девочек (его название не упоминается в тексте) 14-летняя героиня умирает во время родов; даже «самая умная в институте» Ксенечка отказывается выслушать девочек. Единственное решение, которое находят подруги, — самоубийство Маши. Смерть девушки в заведении постарались скрыть, но позже становится понятно, что многие готовы были отнестись к ней с сочувствием и оказать помощь. Вачьянц же, не в силах пережить свою причастность к смерти подруги, также расстается с жизнью. Тамарченко приходит к выводу, что образу Вачьянц «свойственна такая неукротимая тяга к людям, что это спасает рассказ от всякой расслабленности или безнадежности взгляда на жизнь»[938]. По сути, обе трагедии становятся следствием не самого факта беременности, а исключенности женского опыта из общего дискурса, неосведомленности девочки и невозможности получить своевременную помощь.

В рассказе «Во Дворце труда», написанном спустя 13 лет после рассказа «Своим умом», самоубийство Маши Роковой является попыткой девушек выразить протест против плохого обращения с институтками. Это самоубийство планировалась как ненастоящее («повеситься так себе, только для начальства, и после обморока, когда все письма будут обнаружены, непременно ожить»[939]), но в последний момент мелкие недоразумения и нерешительность смешали карты и спасти Машу оказалось некому. Протест остался незамеченным: дело замяли («о сироте кому было шум подымать»[940]) и сожгли подготовленные девочками письма «к любимым учителям, инспектору и врачу», в которых «было подробно изложено, почему девочкам жить так тяжело, что, если перемен не последует, они станут целыми классами вешаться на крюках»[941].

Отдельно стоит отметить рассказы, в которых героини не могут устроить личную жизнь, выйти замуж из-за революции или других исторических событий, существенно изменивших ту жизнь, к которой их готовили. В рассказах «Из Смольного» и «Салтычихин грот» судьба девушек оказывается неустроенной из-за сменившегося политического строя. Бывшим институткам сложно приспособиться к новой жизни. Тате и Аллочке («Хорошо тем, кого разобрали домой. А сестрам Тате и Аллочке — им куда? Женихи — Коко и Куретов — бежали, тетенька умерла, и сейф ее стал рабоче-крестьянским»[942]) помогает Зельма Карловна, советуя им шить мужское белье и приглядываться к заказчикам (Numero eins — «не скупой, и смотрит всегда через пальцы», Numero zwei — «способный для удовольствия, но женится поздно и только на богатой», Numero drei — «хозяин — очень полезный», такого «надо брать — цап, как кошка»[943]). Бывшие женихи уверены, что «две жены — норма»: «одна — оседлая, другая — походная». «Новые» женихи, Федя и Сеничка, принадлежали некогда совсем другому кругу и сами себя характеризуют так: «из печников да комиссарами»[944]. Но именно они, по характеристике Зельмы Карловны (она случайно встретила братьев и направила их с запиской к своим воспитанницам), «первый сорт заказчики по всем трем номерам: все пробовано, и верено»[945].

Героиню рассказа «Салтычихин грот», Зоечку, писательница характеризует так: «Она из той несчастной полосы, которую революция уже застала окончившими прежнюю школу и расположившими будущность в твердых днях. Октябрь как лукошко с грибами опрокинул все ее планы»[946]. А ее сестра Ирка — пионерка, у которой, как у других ее сверстниц, «ладится ‹…› все, без морщинки. Пионерки, потом комсомолки, идут со своим гуртом»[947]. Зоечка «с самой последней надеждой» «хватается за последнего… вроде как из прежних», но достичь счастья ей не суждено.

Тусенька, героиня рассказа «Ночная дама», продолжает ряд сирот-институток (как Вачьянц, как Тата и Аллочка и некоторые другие