Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Центральное место в рассказе «Жена Хама» занимает история Евдокии Ивановны, Гого, — девушки-сироты, которая «после смерти отца из балованной, богатой девицы стала нищей»[952] и которой тетка настоятельно рекомендует стать учительницей лепки, но эта работа героине не нравится. Развязка произведения комична: Гого случайно знакомится с мужчиной, который предлагает ей роль в театральной постановке странного свойства. Теперь ей предстоит играть жену Хама (другую роль исполняет игрушечный носорог):
Костюм — зеленая юбка в блестках, корсажик, парик в буклях. Местожительство — дно сундука, только на время действия, разумеется. ‹…› Бок сундука откидной, жена Хама возлежит на дне и публике эдак ручкой. Ничего более. И на юге, и на севере, и за границей — только ручкой[953].
Внешне такой финал выглядит вполне благополучным, но вряд ли можно считать благополучной судьбу девушки, которая в силу обстоятельств не смогла получить достойного образования и самостоятельно обеспечить себя.
Жена
Образ жены Ольга Форш создает в рассказе «За жар-птицей». Героиня, Степоша, некрасива, но была мастерицей-вышивальщицей, а деньги копила («Как до радужной доведет, сейчас с оказией в город. И на книжку запишет. Вот набралось таким манером без малого тысяча»[954]). Надо отметить, что Тамарченко эту деталь в поведении героини воспринимает как недостаток, говоря об «извращающей человеческие индивидуальности власти денег»[955]. В то же время поведение мужа Степоши, который посватался к ней, потому что мать ему внушала, что счастье его «только в деньгах Степанидиных»[956], исследовательница полностью оправдывает, приписывая ему такие качества, как «повышенная эстетическая восприимчивость, художественная одаренность, не находящая выхода в творчестве»[957] — ведь он любовался вышивками жены и заслушивался цыганскими песнями. Спустя некоторое время после женитьбы Иван, поддавшись чарам цыганки, просит у жены 25 рублей, а на ее отказ до смерти ее забивает: «скрутил назад руки, свалил ее на пол и, не помня себя, этой самой фасолью ей полный рот», «все яростней Иван Степаниду душит, будто большой рыбе сорваться с крючка не дает», «раздел мертвое тело и, как живое, уложил его в кровать»[958]. После этого он уходит в город, чтобы получить деньги жены и встретиться с цыганкой. У нотариуса убийца выясняет, что Степанида еще перед свадьбой оставила завещание на имя своего дяди Мокеича: «Если в случае, говорит, дяденька, я помру раньше года, притом в бездетности, все пускай вашей милости и отходит»[959]. Столь разное прочтение одного произведения невозможно игнорировать: гендерный подход позволяет выявить в этом рассказе проблему домашнего насилия, жестокости мужчины по отношению к жене.
Мать
А. В. Тамарченко, говоря о следующем рассказе, «Был генерал», отмечает, что в нем «уже зарождается целый ряд тем, специфических для всего творчества Форш»[960], среди которых исследовательница перечисляет «интерес к социальным источникам душевных болезней; борьбу против порабощения разума готовыми понятиями; проблему безличности и индивидуального своеобразия, собственного „лица“ человека»[961]. К этому списку можно добавить и еще одну тему, занимающую особое место в рассказах Форш, — тему материнства. Писательница исследует сложные, трагические его эпизоды. Так, в рассказе «Был генерал» среди прочего рассказана история матери, вдовой солдатки Анфисы, на долю которой выпало «самое трудное и не бабье, а мужиково: обмозговать, что и как». Она бралась за любую сложную работу, а также своим грудным молоком выкармливала чужих детей. Вместо старшего, Степки, она кормила сына барыни («Покойница барыня на Степку и не глянула. Ровно щенка я в стеганку укрутила. Сунула, отворотившись, трешницу: нельзя, говорит, двух разом кормить, свово сдай на деревню. А на деревне, известно, маком опоили… ишь, дураком сидит»), а вместо младшего, Артема, — сына попадьи («Попадья — родить родила, а не молошная. И она тож: нельзя двух, чай, не корова. На жвачке тебя, сынок, на жвачке сгноили»[962]). Этот небольшой эпизод показывает эксплуатацию женщины, невозможность для нее распоряжаться собственным телом из-за бедности.
В рассказе «Безглазиха» Форш изображает горе женщины, потерявшей ребенка. Отчаяние матери писательница показывает через повторяющиеся детали: «Бежит Авдеевна, спотыкается, падает… Посидит минуту, разбросав широко голые пятки, и опять бежит», чуть позже снова кричит «и падает, расставляя голые пятки», «сидит черная мать, из-под синей юбки с букетами расставив худые, желтые ноги. Уже совсем встать не может мать, знай качает руками вверх и вниз»[963]. Когда достают захлебнувшегося ребенка, «кричит мать, хочет встать и не может», но потом «птицей летит, смывает глину, целует», до последнего веря, что он жив[964]. Не раз еще повторяется ее полный отчаяния крик: «Православные, жив Ваничка, жив…»[965]
Образ Авдеевны изначально показан не слишком привлекательным, в рассказе ей дана характеристика «распустеха» («ленивая», «ни за чем не досмотрит»): «в участке своем — ни лопатой копнет, ни веником подметет — так и копится у нее мусор кучами»[966]. Но в гибели ребенка виновата не мать, а «старуха Безглазиха» — «без глазу», т. е. «без присмотра», «без надзора», общее состояние запустения, апатии, царящее в деревне, где происходит действие. Появилась эта «старуха» из тумана, осела на дне рва, начала сучить «мочальные корни размытой травы»[967]. И подобно тому, как в гончаровской Обломовке не чинили шатавшееся крыльцо или разваливающийся мост, в деревне, где царила старуха Безглазиха, каждый год «в глиняном рву