М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

что в первом же письме из Москвы он писал ко мне:

«Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожа­

луйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лер­

монтов» 10.

Так встретились и разошлись в первый раз эти две

замечательных личности. Через два или три года они

глубоко уважали и ценили друг друга. <...> 11

По окончании курса вод я переехал в Ставрополь

зимовать, чтобы воспользоваться ранним курсом

1838 года. Я поместился с доктором Майером. Это был

251

замечательный человек как в физическом, так и в ум­

ственном отношении. В физическом отношении Майер

был почти урод: одна нога была короче другой более

чем на два вершка; лоб от лицевой линии выдавался

вперед на неимоверно замечательное пространство, так

что голова имела вид какого-то треугольника; сверх

этого он был маленького роста и чрезвычайно худощав.

Тем не менее своим умом и страстностью он возбудил

любовь в одной из самых красивейших женщин, г-же

M<ансуровой>. Я был свидетелем и поверенным этой

любви. Майер, непривычный внушать любовь, был

в апогее счастья! Когда она должна была ехать, он

последовал за нею в Петербург, но, увы, скоро возвра­

тился оттуда, совершенно убитый ее равнодушием.

Над г-жой Мансуровой эта любовь или, правильнее,

шутка прошла, вероятно, бесследно; но на Майера это

подействовало разрушительно; из веселого, остроум­

ного, деятельного человека он сделался ленивым и раз­

дражительным.

По вечерам собиралось у нас по нескольку человек,

большею частию из офицеров генерального штаба. <...>

Из посещавших нас мне в особенности памятны Филип-

сон и Глинка. Первый (бывший впоследствии попечите­

лем С.-Петербургского университета, а ныне сенатор)

был умный и благородный человек... 12

Глинка был ниже Филипсона своими умственными

способностями, но интересовал нас более своим добро­

душием и пылкостью своего воображения. Он тогда был

серьезно занят проектом завоевания И н д и и , — но эта

фантазия не была в нем глупостью, а скорее оригиналь­

ностью; он много учился и много читал и [воображал]

вытеснить англичан из Индии, доказывая фактами,

которые не всегда можно было опровергнуть.

Постоянно посещали нас еще два солдата, два де­

кабриста: Сергей Кривцов 13 и Валериан Голицын 14.

Первый — добрый, хороший человек, далеко ниже по

уму и выше по сердцу своего брата Николая, бывшего

воронежским губернатором. Второй — замечательно

умный человек, воспитанник иезуитов; он усвоил себе

их сосредоточенность и изворотливость ума. Споры

с ним были самые интересные: мы горячились, а он,

хладнокровно улыбаясь, смело и умно защищал свои

софизмы и большею частию, не убеждая других, оста­

вался победителем.

252

Несмотря на свой ум, он, видимо, тяготился своею

солдатскою шинелью, и ему приятно было, когда назы­

вали его князем. В этот же год произвели его в офи­

церы, и он не мог скрыть своего удовольствия — надеть

снова тонкий сюртук вместо толстой шинели.

Позднее, зимой, к нашему обществу присоединился

Лермонтов 15, но — признаюсь — только помешал ему.

Этот человек постоянно шутил и подтрунивал, что нако­

нец надоело всем. Белинский, как рассказывает Панаев,

имел хотя раз случай слышать в ордонанс-гаузе серьез­

ный разговор Лермонтова о Вальтер Скотте и Купере.

Мне — признаюсь, несмотря на мое продолжительное

знакомство с н и м , — не случалось этого. Этот человек

постоянно шутил и подтрунивал. Ложно понятый бай­

ронизм сбил его с обычной дороги. Пренебрежение

к пошлости есть дело достойное всякого мыслящего

человека, но Лермонтов доводил это до absurdum *, не

признавая в окружающем его обществе ничего достой­

ного его внимания.

* абсурда ( лат.) .

M. И. ЦЕЙДЛЕР

НА КАВКАЗЕ В ТРИДЦАТЫХ ГОДАХ

Восемнадцатого февраля 1838 года командирован

был я в отдельный Кавказский корпус в числе прочих

офицеров Гвардейского корпуса для принятия участия

в военных действиях против горцев. <...>

По пути заехал я в полк проститься с товарищами

и покончить с мелкими долгами, присущими всякому

офицеру. Пробыв в полку сутки и распростившись

со всеми, я отправился уже окончательно в дальний

путь. Товарищи, однако, непременно вздумали устроить,

по обычаю, проводы. Хор трубачей отправлен был впе­

ред, а за ним моя кибитка и длинная вереница саней

с товарищами покатила к Спасской Полести, то есть

на станцию Московского шоссе, в десяти верстах от

полка. Станционный дом помещался в длинном камен­

ном одноэтажном строении, похожем на огромный

сундук. Уже издали видно было, что это казенное здание

времен аракчеевских: оно более походило на казарму,

хотя и носило название дворца. Все комнаты, не исклю­

чая так называемой царской половины, были блиста­

тельно освещены. Хор трубачей у подъезда встретил

нас полковым маршем, а в большой комнате накрыт был

стол, обильно уставленный всякого рода напитками.

Меня усадили, как виновника прощальной пирушки,

на почетное место. Не теряя времени начался ужин,

чрезвычайно оживленный. Веселому расположению

духа много способствовало то обстоятельство, что

товарищ мой и задушевный приятель Михаил Юрьевич

Лермонтов, входя в гостиную, устроенную на станции,

скомандовал содержателю ее, почтенному толстенькому

немцу, Карлу Ивановичу Грау, немедленно вставить

во все свободные подсвечники и пустые бутылки свечи

254

и осветить, таким образом, без исключения все окна.

Распоряжение Лермонтова встречено было сочувствен­

но, и все в нем приняли участие; вставлялись и зажига­

лись свечи; смех, суета сразу расположили к веселью.

Во время ужина тосты и пожелания сопровождались

спичами и экспромтами. Один из них, сказанный

нашим незабвенным поэтом Михаилом Юрьевичем,

спустя долгое время потом, неизвестно кем записанный,

попал даже в печать. Экспромт этот имел для меня

и отчасти для наших товарищей особенное значение,

заключая в конце некоторую, понятную только нам,

игру слов. Вот он:

Русский немец белокурый

Едет в дальнюю страну,