Стрекоза - Татьяна Герден

или еще повременить и подуться для профилактики. До того как Чернихин удостоил его чести своим приходом, он был уверен, что после той безобразной сцены с применением физической силы тот больше никогда не появится на его пороге. Севка слыл неисправимым гордецом.

Чокнулись.

– За тебя, – неожиданно сказал Севка, – за то, что ты у меня есть.

После ироничного «господин председательствующий» и пары других язвительных ремарок по ходу игры Студебекер мог ожидать от бывшего друга чего угодно, но только не этого – так искренне и по-братски прозвучали его слова. Он от изумления моргнул, смутился, брякнул: «Угу», – посмотрел Севке в глаза, боясь увидеть в них насмешку, и, не увидев, опрокинул свой бокал залпом, как будто это была водка, а не игристое, которое положено в приличном обществе пить совсем «с другой скоростью наклона», как они любили раньше шутить. Севка тоже опрокинул бокал с неподобающей скоростью и неуверенно отщипнул веточку от грозди черного винограда.

Смущенный Студебекер поставил бокал на стол и тоже отщипнул веточку. Жуя виноградины, он подошел к ЗИЛу, вынул оттуда бутылку «Столичной» и две вареные очищенные картофелины на стареньком треснутом блюдце с малосольным огурчиком на краю. Затем достал из буфета две стопки по пятьдесят граммов. Открыл «бескозырку». Налил. Одну картофелину взял себе, другую подвинул Севке. Огурчик примостил посередине.

– А теперь, – сказал он, – за тебя.

Севкино сердце потекло, как будто его прострелили. Его залило горячей, томно-тягучей жижей умиления и преданной, бескорыстной любви к Студебекеру.

Обнялись. Лед был растоплен. Жорка взял огурчик и откусил ровно половинку. Другую подвинул Севке. Хорошо-то как! Из дверного проема показалось было и тут же исчезло озабоченное лицо кого-то из новичков – видно, чья-то рука его сразу перехватила и отодвинула от дверей.

Сзади послышался приглушенный голос Сени:

– Подожди, не суетись, не видишь, людям поговорить надо. Не убежит от тебя твоя доля.

В этот вечер Севка проигрался по-крупному, но впервые в жизни проигрыш его не расстроил, а наоборот – обрадовал. Надо, надо за свои долги платить. Хорошо, если еще можно деньгами.

Он пришел домой совершенно счастливым человеком и, не снимая пиджака, поцеловал Амадеуса в гриф. Его тянуло на философские разговоры и на импровизированное музицирование, но было уже очень поздно, Серафима с Теплевым могли услышать шум, и поэтому, слегка покачиваясь и поглаживая гладкий оранжево-кирпичный торс Амадеуса, он изрек:

– Да, женщины, друг мой, это, ко-не-че-но, прекрасно, но какое же, гос-с-спо-ди, все же счастье, что в мире есть еще муж-чи-ны и что они могут испыты-вы-ать от общения друг с другом столь возв-ы-ы-шенные чувства! Да-с! Spero che tu mi capisci, mio signore?[14] – Он крепко обнял Амадеуса, как давеча Студебекера.

Амадеус сдержанно молчал. Он понимал.

Ночью Севке приснилась Лиза. В длинном, тяжелом, цветастом балахоне она рубила дрова большим железным топором в каком-то глухом таежном лесу. За ее спиной извивалась черная длинная коса. Лоб был перевязан домотканой красной лентой с монетами, которые звенели каждый раз, когда она заносила топор над головой. Закончив с дровами, она начала рубить свои руки. Кровь брызнула Севке прямо в лицо, хотя его там не было.

Он проснулся и увидел, что Серафима отдернула штору, и на него брызнули такие же яркие солнечные лучи, как и Лизина кровь. На Серафиме был длинный цветастый халат. «Черт знает что такое, все перепуталось в голове: где сон, где явь, – подумал Севка. – Может, перестать пить порошки Сергея Ипатьевича, особенно на ночь? А то привиделся же недавно престранный тип на старом беговом стадионе, теперь вот Лиза в диком наряде, вся в крови. Все, с понедельника иду на работу. И никаких гвоздей. Хватит ваньку валять».

Серафима как будто услышала его мысли и отчетливо произнесла:

– Я так думаю, Сева, что на время твоего лечения тебе лучше уволиться.

– Что?

– А то, что сейчас начинаются занятия в училище, а ты еще болен, слаб, ты не можешь и работать, и учиться, и лечиться.

Серафима стала прибираться в комнате, подбирать вещи с пола, протирать пыль с подоконника и футляра Амадеуса, хотя убирала у себя и Севки всего лишь позавчера.

– И работать, и учиться, и лечиться, – повторил за ней Севка, кривляясь и загибая пальцы. – То есть ты хочешь совсем из меня инвалида сделать? – обиделся он и посильнее натянул на себя одеяло, чтобы не было видно, что он заснул в рубашке.

Серафима открыла форточку.

– Ты порошки доктора Горницына пьешь?

– Пью, ой как пью, можно сказать, даже упиваюсь, – сказал Севка с издевкой.

Не желая замечать его сарказм, Серафима продолжила:

– Пьешь. А почему до сих пор на уколы не ходишь?

– На какие уколы? Я же почти здоров, – возмутился Севка. Надо же, вот не думал, что она про них вспомнит. Вспомнила! Он попытался сопротивляться: – Никаких мне уколов не надо. Я здоров и бодр. И сны мне уже плохие не снятся… – Тут он осекся, вспомнив Лизу с топором в руках.

Серафима почувствовала слабину в его реплике и тут же за это уцепилась.

– Не снятся? А почему ты тогда кричишь во сне? – спросила она с укоризной и посмотрела на образ святого Пантелеймона, как будто и он был виноват в том, что такие ужасы до сих пор происходят, и он тоже, как и племянник, не справляется с организованным ею планом по спасению последнего. – Когда это я кричал? – удивился Севка.

А сам подумал: «Неужели кричал? Тоже мне, не смог сдержаться! Лиза еще, как на грех, с кошмаром своим. Надо бы к ней на работе подойти и извиниться, что пропал так надолго. Или лучше ее не трогать?.. А в чем я, собственно, виноват?»

Серафима перехватила его затуманенный взгляд и погрозила пальцем:

– Но-но! А про это ты даже и думать не смей! Насилу вытянула тебя из ее когтей, так ты опять туда же. Ты думаешь, мне это легко далось?

И откуда она все знает? Прямо мысли его читает!

Серафима тем временем продолжала передвигать вещи, протирая мебель от пыли. Тут ее взгляд упал на сверток на краю стула.

Ой ты, господи, как же он про него забыл! Видимо, положил на него одежду или ноты и забыл. Ну сейчас начнется, держись, лейб-гвардии поручик Чернихин!

Серафима подозрительно посмотрела на пакет и спросила:

– А это что?

– Так у Жорки вчера засиделись. Представляешь, его маман в цековскую столовку устроилась, еды теперь у Студебекера навалом. Видимо, это он мне сунул остатки на дорожку, а я и забыл!

Серафима взяла пакет. Севка зажмурился от предчувствия