Стрекоза - Татьяна Герден

пожалели бы! Рука у меня твердая, с головой тоже все в порядке, а я вот в белье грязном копаюсь. – Она с досадой повесила чистое полотенце на крюк.

– Кто это – они? – спросила Людвика.

– Кто – они? – не поняла Геля.

– Вы говорите, «они не пожалели бы». Кто – они?

– Они! Те, кто меня на экзамене завалил! – начала сердиться Геля. – Врача не по оценкам выбирать надо, а по при-зва-анию.

– Так что ж теперь, двоечников прикажете в Академии принимать? А потом, как определить это самое «при-зва-ание»? – спросила Людвика, тоже начиная злиться.

– А так. Не на тетрадки смотреть и бумажки, а на человека. Поговорить с каждым по душам, в деле проверить. Это ж сколько прекрасных людей из-за дурацкой оптической задачки отмели! А зубрилка, которая человека и в глаза-то не видела и от малейшей царапины в обморок брякается, сдает все на «отлично», а потом каждые пять минут умирает в анатомичке. Вот я бы не умерла!

«Это она про меня – зубрилка? – подумала Людвика и отчего-то загрустила. – А ведь и верно – зубрилка и при виде крови в обморок грохнулась». И потому вместо хлесткого ответа она промолчала.

Все-таки как ни крути, а Глафирино письмо выбило ее из колеи. Что там у них на самом деле происходит? Да и первая четверка по химии давала повод приуныть. Конкурс большой, чтобы пройти, надо все на «отлично» сдать. Ее не утешало даже то, что Лера оба экзамена сдала на тройки. Но та и не расстраивалась ничуть.

– Не боись, Людвига, прорвемся, я заметила, как на меня профессор из комиссии смотрел!

– Так он же седой весь, – возмутилась Людвика.

– Ну и что? – удивилась Лера. – Главное, привлечь к себе внимание, а там разберемся!

Людвика не могла представить, в чем там собиралась разбираться Лера, но, так или иначе, подруга была уверена, что по конкурсу обязательно пройдет, несмотря на тройки. А вот у Людвики было предчувствие, что перемены в ее жизни неизбежны и что, скорей всего, ей придется в ближайшем будущем ехать назад в Песчанск.

Геля закончила перестилать белье и заковыляла в подсобку за шваброй и ведром.

– А отчего бы тебе здесь не поучиться? А то если шум начнется, гам, то ничего не сможешь запомнить. Если надо, я тебя крикну.

Людвика подумала, что и правда это хорошая идея. Она прошла за Гелей в предбанник подсобки, где на крошечных трех с половиной метрах нянечки приладили столик со стульями – чай пить в пересменках. Здесь было тесно и темно, как в чулане, но зато, если закрыть дверь и включить свет, никто не мешал.

Людвика села за стол и вытащила «Анатомию человека» Курепиной и Воккена. Открыла раздел «Учение о нервной системе. Спинной и головной мозг». Так, посмотрим, что тут у нас? Мedulla spinalis, Мedulla spinalis. А также Filum terminale. Почитала немного – вроде все понятно, все она помнит, но только вот непонятно, как это на самом деле работает. Что спинной мозг не на всем протяжении имеет одинаковый диаметр и что его толщина несколько увеличивается снизу вверх, – это как раз ясно. И что substantia alba, белое вещество, представляет собой сложную систему различной протяженности и толщины миелиновых и отчасти безмиелиновых нервных волокон – тоже. И что substantia grisea, серое вещество, состоит из тел нервных клеток с их отростками, не имеющими миелиновой оболочки. Но вот как по этим самым миелиновым или немиелиновым волокнам течет мысль, и как и где она зарождается и формируется, и отчего одни мысли бывают глупыми, а другие умными – это в учебнике не объяснялось. А ведь это и было самым интересным. Получается, что чего-то главного в этой картине не хватало, а разве врач в состоянии лечить пациента, если до конца сам не знает, что же это там внутри этого самого пациента происходит?

Она вздохнула: «Нет, что-то не учится. Пойду-ка я пройдусь, возле Гели посижу. Может, Глеба увижу». Она вышла из подсобки, закрыла ее ключом и не успела пройти к столу дежурного поста, как сразу увидела его. Глеба. Их бригада только что привезла больного, которого санитары перекладывали с носилок на топчан, всего лишь полчаса назад так любовно застеленный Гелей. Больной харкал кровью, и темно-бордовые пятна быстро расползались по накрахмаленной наволочке. Геля побежала за стерильной пеленкой.

Глеб сидел у стола и на коленях дописывал карту первичного диагноза. Больной, а вернее, больная – пожилая женщина лет шестидесяти, коротко остриженная, – тяжело дышала, поминутно стонала и охала и в перерывах между стенаниями что-то причитала. Людвика смотрела на Глеба и не знала, что ей лучше всего сделать – подойти и поздороваться как ни в чем не бывало или лучше не мешать ему.

Больная, видно, спросила Глеба что-то, типа есть ли надежда на выздоровление, а Глеб широко улыбнулся, и было слышно, как он ей сказал:

– Не волнуйтесь, мамаша, вы еще на свадьбе у внука гулять будете, вылечим!

Женщина вытерла тыльной стороной ладони пот с бледного лба и опять запричитала через оханья и стенания. Губы у нее были почти синие, она все больше задыхалась и хваталась то за сердце, то за горло – видно, что ей было тяжело дышать. «Скорее всего, кровохарканье на фоне застойной стенокардии или митрального стеноза», – подумала Людвика, вспомнив медицинскую энциклопедию доктора Фантомова. Тогда, в детстве, она зачитывалась описаниями разных болезней и довольно легко вспоминала подробности разных патологических состояний, которые ей приходилось наблюдать на работе.

Глеб закончил писать, быстро что-то сказал Геле, та по телефону вызвала каталку, и вскоре женщину увезли в отделение интенсивной терапии. Глеб встал со стула и направился в фойе приемного, за стеклянную дверь. Людвика так и не знала, что предпринять. Она подошла к столу, где только что сидел Глеб, и для вида поправила на нем толстое прозрачное стекло, под которым медсестры держали всякие важные памятки, инструкции, телефоны отделений и их заведующих. Иногда эти бумажки сдвигались, накладывались одна на другую, и, когда совсем нечего было делать, Людвика приподымала стекло и расставляла их по местам. Наэлектризованные бумажки упорно прилипали к стеклу, не слушались, и приходилось их расправлять снова и снова.

Оторвавшись от стекла и бросив взгляд на Глеба, Людвика вздрогнула – он увидел ее и, как часто бывало раньше, церемонно поклонился и приветливо улыбнулся. Как хорошо! Не сердится больше? Хотя за что он мог на нее сердиться? Людвика не знала, куда себя девать, и решила проверить записи в журнале санитарного поста