Кровавый Гарри - Ираклий Берг

же уселся напротив, сняв с рук металлические перчатки и бросив их на стол. После чего, внимательно посмотрел на сына, и тот поежился от доброты его взгляда.

— Что же тебя останавливает, сын мой?

— Это неправильно.

— Что неправильно?

— Например то, что взгляд ваш полон понимания и человечности, а ваш приказ чудовищен и бесчеловечен.

— Вот как. Что же в нем такого? Ты как его понял, кстати, вообще?

— Вы сказали принести мне вам сердце и голову этой девочки.

— Ольги Мартыновой.

— Да, её.

— Так в чем же дело?

— При всем уважении, отец, не уверен, что вы поймёте меня вполне.

— Ты воду не лей, ты говори. А я уж постараюсь.

— Что же. Пусть. Она ребёнок. Вы предлагаете мне убийство ребёнка. То есть приказываете, а не предлагаете. Ещё и девочку. И не просто убийство даже, а расчлененку. Это как-то…слишком.

Соболев Старший смотрел на него с таким состраданием, что Максиму поплохело ещё больше. Он чувствовал себя мышонком в безжалостной руке. Взгляд его зацепил латные рукавицы отца, и он понял, что они для демонстрации того и лежат.

— Сын мой… ответь мне, известно ли тебе такое понятие как враг?

— Известно. Ну и что?

— Тебе неизвестно такое понятие, ты лишь слышал о нем. Ты испытывал к кому-то злобу, ненависть, поступал по-всякому к тем людям, я видел это. Но ты не знаешь что такое враг, и это твоя слабость. Уязвимое место. Одновременно — это твой плюс, преимущество, достоинство. Враг…это не то что существует в понятиях хорошо и плохо. Не то, что можно оценивать как человечно или нет. И это не жизнь и смерть. Враг — это зло, абсолютное зло. О враге не говорят с ненавистью, о враге не думают со злобой, врага даже не стремятся уничтожить при первой возможности, потому что врага нельзя уничтожить. Ты понимаешь меня хоть немного?

— Нет. И ещё меньше понимаю какое отношение к этой лекции имеет эта несчастная девочка?

— Ого, она уже и несчастная? Да она бы сняла с тебя кожу себе на перчатки при первой возможности!

Максим равнодушно пожал плечами.

— Ну и что? Она защищала свой дом, в своём праве.

— Я даже не вспылю, сын мой, замечу лишь, что у тебя весьма далёкие от реальности представления о счастье, несчастье и правах.

— К чему все эти слова, отец? Вы пришли сюда зачем? Чтобы сделать желаемое самостоятельно, предполагая мой отказ? Так делайте, мешать не собираюсь.

— Так ты и не сможешь. — Собооев Старший повторил жест сына.

— Пусть. Тем более. Или для вас важно, чтобы это сделал непременно я? Физически? И вы собираетесь меня заставить?

— Ох, парень.

— Что?

— Я собираюсь передать тебе свое место главы рода, а ты ещё не готов, вот что. С другой стороны, ты, вероятно, никогда не будешь готов по моей мерке.

— А как вы собираетесь это сделать? — Удивился Максим. — А вы куда денетесь?

— Я не доживу до конца этого дня. Ты — доживешь.

— С чего вы взяли?

— С того, мой бестолковый сын, что карательные группы уже близко. И мне конец.

— Прекрасно. Замечательно. И вы так спокойно говорите об этом?

— А зачем мне нервничать? Тем более, что это я и устроил все для этого. Сцена подготовлена, и мне осталось сыграть на ней последнюю роль.

— Интересно. Почему вы считаете, что каратели, как вы их назвали, пощадят меня?

— Таковы правила. Но полно об этом, сам все увидишь. Сейчас главное — девочка. Мне нужно передать тебе некоторые… особенности.

— Что?

— У нашего рода есть особенности. Закрытая часть. Владеет информацией лишь глава. Ты — будущий глава, уже завтра. Должен знать.

— Причём здесь она?

— Встань, Максим.

— Не хочу.

— Встань.

— Не хочу.

— Встань.

И так это было проникновенно сказано, что Максим встал.

Отец тоже поднялся и потянулся, разминая плечи. Затем он сделал пасс рукой и девочка, все так же лежавшая без сознания, поднялась, воспарив над полом. Юрий аккуратно "перенес" её на стол. Максим захотел отойти и не смог. С холодным ужасом он понял, что тело его не слушается.

— Это бывает, Максим, — отозвался отец, вновь словно прочту его мысли, — и так надо. Возьми нож.

Максим пытался упираться, как-то взять собственное тело под контроль, но ничего не выходило. Оно само выполнило команду старшего, сделало несколько шагов и подняло с пола один из валяющихся ножей, скорее даже кинжал.

— Разрежь ей платье на груди.

Максим мог только наблюдать как его руки выполняют команду. Он даже говорить не мог.

— Ого! — Присвистнул отец. — А у неё уже сиськи вполне себе так…а говоришь — девочка! Девушка уже. Теперь — разрежь ей грудь по центру.

Максим видел словно со стороны (как тогда, во снах, — подумал он) как нож в его руке медленно погружается в тело девочки и движется разрезая мясо и кости. Вдруг она вздрогнула. Сердце Максима ушло в пятки.

— Больно, — прошептала девочка, — больно.

— Прости, милая, — отозвался отец, — сейчас перестанет.

В этот момент Максим был готов его убить. Но тело, неподконтрольное ему, не отзывался, а руки уверенно вели разрез.

— Отлично. Теперь — вырви ей сердце.

Руки Максима послушно погрузилась в разрез, ощущая тёплое, пульсирующее сердце. Охватив его, они дернулись назад, вытаскивая сердце девушки наружу. Оно буквально дымилось.

— Прекрасно. — Отец был сама невозмутимость. — Была Ольга Мартынова и нет Ольги Мартыновой. Такова жизнь. А мы есть. Пока. Так что ешь.

Максиму показалось, что он ослышался.

— Ах, да, — поморщился отец, — Максим, надкуси это сердце.

Непослушное ему тело совершил и это. В то мгновение как его зубы вонзились в окровавленную плоть, в тот самый миг, морок отпустил его, и вернулся контроль над телом.

Одновременно, какая-то волна силы, колючая и острая, хлынула в него от сердца