Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер

согласился охранник. – И ведь жалко. Большой был, матерый, сукин сын. Так что, Билл, мой тебе ответ такой: и подбил я оленя, и не подбил. Но без дичи на столе все-таки не остались. Потому что старик, оказывается, тем временем однолетку добыл. Уже его в лагерь притащил, освежевал, начисто выпотрошил, печенку, сердце, почки в бумагу вощеную завернул и в холодильник закинул. Ведь однолетка. Маленький, падла. Но старик прямо цвел.

Охранник оглядел парикмахерскую, будто припоминая, как было дело. Потом взял свою зубочистку и снова сунул в рот.

Мужик постарше отложил сигарету и повернулся к охраннику. Вздохнул поглубже и сказал:

– Ты сейчас там должен быть, того оленя искать, а не подстригаться ходить.

– Ты со мной так не разговаривай, – сказал охранник. – Пердун старый. Знаешь, я тебя где видел.

– Сам я тебя видел, – сказал старик.

– Хорош, парни. Вы у меня в парикмахерской, – сказал парикмахер.

– Это тебе надо лещей навешать, – сказал старик.

– А ты рискни, – сказал охранник.

– Чарльз, – сказал парикмахер.

Парикмахер положил расческу и ножницы под зеркало, а руки – мне на плечи, будто думал, что я из кресла ринусь в гущу перепалки.

– Альберт, я стригу Чарльза и его мальчика уже много лет. Прекрати, пожалуйста.

Парикмахер переводил взгляд с одного на другого, не убирая рук с моих плеч.

– На улице разбирайтесь, – сказал малый с газетой, покраснев и с какой-то надеждой.

– Все, хватит, – сказал парикмахер. – Чарльз, я по этому поводу больше ничего слышать не хочу. Альберт, твоя очередь следующая. Так, – парикмахер повернулся к малому с газетой, – а вас, мистер, я знать не знаю, но вы уж будьте ласковы, не встревайте.

Охранник встал. Сказал:

– Зайду-ка я попозже. Сегодня общество оставляет желать лучшего.

Он вышел и захлопнул за собой дверь. Громко.

Старик сидел, курил свою сигарету. Глядел в окно. Рассматривал что-то на тыле кисти. Встал, надел шляпу.

– Извини, Билл, – сказал он. – Потерплю еще несколько дней.

– Все в порядке, Альберт, – ответил парикмахер.

Когда старик вышел, парикмахер, отступив к окну, посмотрел ему вслед.

– Альберт умирает от эмфиземы, – проговорил он у окна. – Мы раньше вместе на рыбалку ходили. Всему-всему он меня научил про лосося, от и до. Женщины. У старика от них отбою не было. Ну, тут он раскипятился, конечно. Хотя, честно говоря, его довели.

Парню с газетой не сиделось на месте. Он встал, походил туда-сюда, останавливаясь и разглядывая все подряд: вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, рекламный календарь строительного магазина с видами природы на каждый месяц – он перелистал его весь. И даже, встав перед лицензией Билла, долго в нее вчитывался. Потом повернулся и сказал:

– Я тоже пойду. – И, сказано – сделано, вышел.

– Ну что, мне тебя достригать или как? – сказал парикмахер, как будто все это случилось из-за меня.

Парикмахер повернул меня в кресле лицом к зеркалу. Положил ладони по бокам моей головы. Последний раз установил ее как положено, а потом наклонил свою голову к моей.

Мы вместе смотрели в зеркало. Его руки по-прежнему обрамляли мое лицо.

Я смотрел на себя, и он смотрел на меня. Но если что-то и высмотрел, от комментариев воздержался.

Он провел пальцами по моим волосам. Медленно, будто его занимали другие мысли. Ласково, как любовник.

Это было в Кресент-Сити, в Калифорнии, почти на самой границе с Орегоном. Вскоре после того я уехал. Но сегодня я задумался об этом городке, о Кресент-Сити. О том, как пытался начать там все заново со своей женой, и о том, как тем утром в парикмахерском кресле окончательно решил уйти. Сегодня я задумался о покое, который ощутил, когда закрыл глаза и позволил пальцам парикмахера пробежать сквозь мои волосы, о нежности этих пальцев, о том, что волосы уже снова начали отрастать.

Популярная механика[65]

В тот день с утра погода поменялась и снег начал таять. Потеки грязной воды бежали по невысокому, на уровне плеча, окошечку, выходящему на задний двор. С другой стороны дома шелестели шинами по талой жиже машины. На улице темнело. Но темнело и в доме.

Он был в спальне – запихивал шмотки в чемодан, когда она вошла.

Очень рада, что ты уходишь! Очень рада, что ты уходишь! – сказала она. Слышишь ты!

Он продолжал складывать свои вещи в чемодан.

Сволочь! Как же я рада, что уходишь! Она заплакала. Даже в глаза боишься посмотреть, да?

Потом она заметила на кровати фотокарточку ребенка и схватила ее.

Он взглянул на нее. Она утерла глаза и не отводила взгляда, а потом повернулась и опять пошла в гостиную.

Положи обратно, сказал он.

Собирай вещички и убирайся, сказала она.

Он промолчал. Застегнул чемодан, надел пальто, оглядел спальню, прежде чем выключить свет. Потом вышел в гостиную.

Она стояла в дверях крохотной кухоньки с ребенком на руках.

Я забираю ребенка, сказал он.

Ты спятил?

Нет, но ребенка я забираю. За его вещами кого-нибудь пришлю.

Ты к нему и близко не подойдешь, сказала она.

Ребенок заплакал – она откинула одеяльце с его личика.

Ну-ну-ну, сказала она, глядя на ребенка.

Он двинулся на нее.

Бога ради! – сказала она, отступая в кухню.

Давай ребенка.

Убирайся!

Она отвернулась и попыталась удержать ребенка в углу за плитой.

Но он подошел. Перегнулся через плиту и обхватил ребенка руками.

Отпусти его, сказал он.

Уйди! Уйди! – закричала она.

Ребенок стал красным и ревел. В сумятице они опрокинули горшок с цветком, который висел за плитой.

Потом он прижал ее к стене и попытался ослабить ее хватку. Вцепившись в ребенка, он отпихивал ее всей массой.

Отпусти его, сказал он.

Не надо, сказала она. Ты делаешь ребенку больно, сказала она.

Я не делаю ребенку больно, сказал он.

Кухонное окно совсем не давало света. Почти в темноте он силился разжать ее пальцы одной рукой, а другой впился в руку орущего ребенка где-то подмышкой.

Она почувствовала, как ее пальцы подаются. Почувствовала, что ребенок от нее отрывается.

Нет! – закричала она, едва почувствовала пустоту в руках.

Этот ребенок будет у нее. Она метнулась за второй ручкой ребенка. Вцепилась в запястье и отклонилась всем корпусом.

Но он не собирался отпускать. Он почувствовал, как ребенок выскальзывает, и потянул на себя изо всех сил.

Таким манером вопрос и разрешился.

К нему все пристало[66]

Она в Милане на рождественские и хочет знать, как все было, когда она была маленькой.

Расскажи, просит она. Расскажи, как было, когда я была маленькая. Она потягивает «Стрегу», ждет, не спускает с него глаз.

Она классная, стройная, привлекательная девушка, ей в жизни все нипочем.

Это было очень давно. Это было двадцать лет назад, говорит он.

Ты же можешь вспомнить, говорит она. Давай.

Что ты хочешь услышать? – спрашивает он. Что