Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

«Я уже выходил из запоя. Вдруг появляется Володя пьяный! И все начинается сначала. Мы сидим у меня дома, пьем. Володя смотрит на часы и говорит: «Через три дня Мариночка прилетает». Продолжаем гудеть. На следующий день Володя опять смотрит на часы: «Через два дня Марина прилетает. Надо ее встретить». На третий день: «Через два часа эта сука прилетит!». Естественно, мы ее не встретили.

Фарида (жена Володарского. — Ф. Р.) отвезла Володю на Малую Грузинскую (в новую квартиру в кооперативном доме на этой улице Высоцкий переехал во второй половине 1975 года. — Ф. Р.), чтобы он был там, когда из аэропорта приедет Марина. Он вернулся к нам ночью в разорванной рубашке: «Вот, любимую рубашку порвала». Наутро появилась Марина, в леопардовой шубе, роскошная, волосы по плечам. И на пороге Фариде: «Дай мне денег, я улетаю». Фарида говорит: «Ну ты посиди, отдохни, потом полетишь». Она хотела их помирить. Марина зашла. Села на кухне. На столе стояла бутылка коньяка. Она тут же себе налила, выпила. А мы совещаемся в комнате. Володя говорит: «Я слышу, как она пьет! Она выпьет последний наш коньяк!» Он встал, пошел на кухню. Протянул руку к бутылке. Марина тоже хватает бутылку. Идет молчаливая борьба. Он все-таки вырвал, победоносно вернулся в комнату, и мы ее прикончили. Марина говорит Фариде: «Так нельзя. У Володи спектакли, фильм, его нужно выводить. Надо что-нибудь придумать».

Бутылка кончилась. Появляется Володя на пороге и говорит: «Где водка?» Фарида с Мариной молчат. Вдруг Марина говорит: «Володя, водка есть, но она не здесь». — «А где?» — «Ну, там, в Скли-фе». Он приходит ко мне: «Эдька, они говорят, в Склифе нам водки дадут, поехали». А мы уже такие пьяные, что не соображаем, что в Склифе водку не дают, там совсем другое дают. Я даю Володьке свой пиджак, а он щупленький, рукава висят, как у сироты. Спускаемся в лифте, выходим из подъезда.

Едем. Какой-то полуподвал. Там все Володькины друзья, вся бригада реанимации, которая его всегда спасала. Они все, конечно, сразу поняли. Мы сидим, ждем, когда нам дадут водки. Володьку увели. Ну, думаю, уже дают. Вдруг его ведут. А ему уже какой-то укол сделали, и он так на меня посмотрел: «Беги отсюда, ничего здесь не дают». И его увели. А я вскочил на стол, размахивая ножом кухонным, который взял из дома, открыл окно и ушел на улицу.

На следующий день пьянка уже кончилась, все тихо. Звонит Марина: «Володя уже вернулся из больницы, приезжайте, будем пить чай». Мы едем к ним. Действительно, на кухне накрыт чай. Володь-ка сидит во-о-от с таким фингалом под глазом. Руки стерты в запястьях. Говорит: «Вот что со мной в больнице сделали, санитар мне в глаз дал». Там жесточайшие способы. Они его раздевали догола, привязывали к цинковому столу и делали какие-то уколы. Он выворачивал руки, стер их в кровь и все время вопил, что он артист, что с ним так нельзя. И так надоел санитару, что тот дал ему в глаз. А он тогда снимался в «Арапе Петра Великого» у Митты. Вот так нас привели в чувство, и мы кроткие, аки голуби, сидели на кухне и пили чай…»

После посещения Склифа Высоцкому на какое-то время пришлось надеть на глаза темные очки, а запястья на руках перевязать бинтами. Всем любопытным он объяснял, что поранился во время съемок в «Арапе»: дескать, скакал на лошади, та угодила копытом в яму от старого телеграфного столба, и он вылетел из седла (эти же бинты потом будут поводом к тому, чтобы пустить слух, будто Высоцкий пытался покончить с собой). Из-за этих ран было под вопросом участие Высоцкого в гастролях «Таганки» в Ростове-на-Дону, которые должны были начаться в начале октября 75-го, но актер заверил всех, что вполне работоспособен.

Из воспоминаний Володарского видно, насколько далеко зашла болезнь Высоцкого. Видно также и то, что алкоголь является своего рода «озверином» в отношении Высоцкого к Влади. Это ведь только в либеральной историографии эти отношения описываются «высоким штилем», а на самом деле там от любви до ненависти был даже не один шаг, а половина. В трезвом виде бард еще мог демонстрировать свои любовь и уважение к жене, а вот когда принимал «допинг», то тут вся правда и всплывала наружу. Как гласит народная мудрость: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

На почве алкоголизма Высоцкий неоднократно попадал в психушки — психиатрические лечебницы. Этот опыт потом пригодится ему для написания нескольких песен все с теми же «фигами». Например, в середине 70-х на Западе только и было разговоров про то, как советские власти упекают диссидентов в психушки. На волне этих слухов Высоцкий написал в 1975 году песню «Никакой ошибки», где главный герой заявляет врачам, готовым отправить его в клинику для душевнобольных, что «не душевно, а духовно я больной». После чего вопрошает: «Или будет мне диагноз, или будет — приговор?» А ему в ответ: «диагноз — паранойя, это значит — пара лет!».

Между тем по мере съемок в «Сказе про то…» росли разногласия между Миттой и Высоцким. 27 ноября 1975 года исполнитель роли слуги арапа Фильки Валерий Золотухин вывел в своем дневнике следующие строчки:

«Мучался усталостью на съемке. Никакой радости. Митта с Вовкой не могут работать, идет ругань и взаимораздражаемость. Я не могу быть союзником ни того, ни другого. Когда режиссер недоволен, мне стыдно отстаивать свою позицию словами. Ввязался я в это дело напрасно: хотел товарищу помочь. Ролью совсем не занимаюсь, она неинтересна для меня, значит, будет неинтересна и для зрителя. Хотя роль одна из лучших в этом сценарии. Но нет радости общения с Миттой. И вообще, от игры нет радости: слишком много забот за спиной и дел, груз суеты и жизни убил радость творчества, радость сиюминутного бытия…»

Недовольство Высоцкого режиссером было вызвано не какой-то блажью или капризами звезды, а причинами принципиального характера. Еще на стадии прочтения сценария фильм виделся ему как философская притча, где события далекого прошлого перекликались бы с тем, что происходило в России в те дни. Но по ходу съемок весь этот дух куда-то выветрился, и вся философия выродилась в лубок. А ведь Высоцкий, как мы помним, написал для фильма две серьезные песни, которые можно смело назвать одними из лучших его произведений: «Купола» («Песня о петровской Руси») и «Разбойничья» («Как во смутной волости»). Но эти