Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

зале появился и великий князь. Приветливо поздоровавшись с рыцарями, он обошёл залу, сказав по несколько приветливых слов своим любимцам.

Заметив султана Саладина и Тугана-мирзу, стоящих всё у той же колонны, он подошёл к ним, и на горячие приветствия того и другого потрепал Тугана-мирзу по плечу и сказал:

— Что ты бесстрашный охотник, я знаю, что у тебя сердце нежное — слышал. Учись только у моего друга султана Саладина быть витязем на поле брани и обещаю тебе моим княжеским словом, что тебя ждёт радостная судьба!

Поражённый и изумлённый, Туган-мирза бросился к ногам великого князя.

— Повёли, великий, могущественный, непобедимый, — воскликнул он, — быть войне. Уж год я томлюсь ожиданием.

— А я жду уж двенадцать лет! — подумал великий князь и удалился.

Султан Саладин

— Поздравляю! — воскликнул султан Саладин, пожимая руку Тугану-мирзе. — Сам князь великий за тебя. Почём он знает!?

— О, ты ещё не знаешь нашего премудрого владыки, — отвечал в каком-то увлечении Туган, — он слышит, как трава растет, он видит на три фарсака в землю[84], он без слов знает, что таится в душе человеческой!

Великий князь, меж тем, обойдя зал, подал руку великой княгине и повёл её в другой, не менее блестящий зал, где был накрыт стол на двести человек.

Отдельно от прочих, на возвышении, устланном красным сукном, помещался стол, назначенный для великого князя и его семейства. Три резных стула, с высокими спинками стояли рядом, и за каждым — по два дворцовых дворянина. Князь с княгиней и княжной заняли свои места, и гости разместились в порядке, указанном им церемониймейстером. Рыцари и их свита были помещёны посредине большого стола, как раз напротив стола великого князя.

Ужин поражал роскошью и изобилием блюд. На особых подставках стояли целые жареные вепри и олени с золочёными рогами; повара истощали всё искусство, чтобы не ударить лицом в грязь перед иноземными гостями.

Зато на столе великого князя кроме двух пшеничных хлебов и высокого сосуда с чистой водой да вазы с яблоками и грушами, не стояло ничего. Как вообще вся семья Гедиминовичей, как Ольгерд и Ягайло, Витовт был очень скромен в пище и не пил ничего, кроме ключевой воды. Из боязни отравы и он, и Ягайло ели только то, что было приготовлено руками жён или самых близких людей.

По обеим сторонам великокняжеского стола стояли подчашие с золотыми сосудами в руках. У одного сосуд был полон венгржиной, т. е. самым лучшим венгерским вином, у другого в сосуде тихо пенился ароматный, многолетний литовский мёд. Несколько раз во время пира посылал великий князь чару вина или мёда то рыцарям, то кому-либо из приближённых бояр или вождей, что считалось большой честью; пожалованный вставал, бил челом и выпивал чару, а музыка играла туш.

К полуночи пир окончился. Великий князь не любил встречать белый день за трапезой, и великокняжеская чета, отдав общий поклон, удалилась в свои покои. Гости стали разъезжаться.

Только во время этой суетни Тугану-мирзе удалось пробраться сквозь толпу и протиснуться к панне Розалии. Она, казалось, ждала его и ничуть не обиделась, когда молодой татарин приветствовал её, приложив руку к голове и груди. Некоторые из важных и старых боярынь странно усмехнулись при этом и окинули презрительным взглядом молодого татарина.

Панна Розалия заметила это. Ей стало досадно и обидно. Вдруг она решилась.

— О чем говорил с тобой великий князь? — пренебрегая этикетом, спросила она. — Я видела, он был очень милостив.

— О, роза Гюлистана! Если бы ты была вполовину так милостива, — тихо, чуть не на ухо шепнул ей татарин.

— Сдержи своё слово, я сдержу своё! — с горделивой улыбкой отвечала Пана Розалия.

Больше им говорить не привелось. Капризная волна толпы отнесла далеко Тугана-мирзу. Он хотел было броситься опять к предмету своей страсти, но церемониймейстер с жезлом прокладывал дорогу удаляющимся рыцарям, сзади него двигались герольды, а позади их той же тяжёлой, гордой, словно автоматической походкой медленно проходили рыцари и их свита.

— О, треклятые немцы! — чуть не воскликнул Туган; когда же он наконец снова протиснулся к тому месту, где несколько минут тому назад стояла панна Розалия, её уже не было. Но всё равно, Туган-мирза был на седьмом небе блаженства. Ему удалось не только видеть, но и говорить с той, которую он считал чем-то вроде недостижимой звезды небесной! Сам великий, непобедимый князь Витовт, имя которого с трепетом произносили из конца в конец Руси и Орды, сам Витовт пожалел его и обещал устроить судьбу.

— О, если бы только война, война, война! — думал молодой джигит. Я бы показал, во что превращает людей одно слово такого героя, как великий Витовт. — И такой гурии рая, как пана Розалия! — подсказывал ему внутренний голос.

Глава XXX. Война

Заседание ближней великокняжеской думы подходило к концу. Обширный покой в виленском верхнем замке был убран не так блестяще, как тронный зал, но гораздо более уютно.

Кресла, стулья и простые скамейки, стоявшие вокруг длинного, покрытого червлённым сукном стола, уже были заняты двумя десятками лиц, составляющих верховный совет государства.

Сам великий князь в простом домашнем уборе, в маленькой шапочке тёмно-красного бархата, отороченной чёрным соболем, председательствовал в совете. На нём присутствовали пять удельных князей литовских, не считая Вингалы как представителя Жмуди, трое русских князей: известный уже читателям несчастный жених княжны Скирмунды Давид Глебович Смоленский, князь Роман Дмитриевич Стародубский и князь Юрий Борисович Новогрудский. Все трое сидели рядом и отличались от литовских князей покроем своих одежд. Кроме удельных, полунезависимых и даннических князей на совете присутствовали наместник виленский Монтвид, епископ Андрей Басило, воевода Здислав Бельский, ещё несколько воевод и бояр русских и литовских.

Обсуждалось предложение, привезённое рыцарями, нечто в виде ультиматума, который посылал орден литовскому великому князю через нарочное посольство.

Прения были долгими и жаркими. Предложения рыцарского комтура не