Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2. Перевести произведения Маяковского на иностранные языки и языки нагщеньшинств.
3. Издать произведения Маяковского в дешёвой библиотеке ГИЗа. Причём рабочая редакция «Комсомольской правды» предлагает издать в серии «Копейка».
4. Просить Публичную библиотеку имени Ленина организовать снабжение районных библиотек книгами Маяковского.
5. Составить программу изучения произведений Маяковского для средней школы и вузов.
6. Обратиться к композиторам с просьбой написать музыку к маршам и песням Маяковского».
Последний пункт резолюции был такой:
«11. Просить Народный комиссариат просвещения поставить перед Совнаркомом вопрос о присвоении Маяковскому звания народного поэта Республики».
Виктор Славинский подвёл итог:
«Резолюцию ставят на голосование.
За – большинство, но не все.
Против – никто не голосует против».
Понятно, почему не было голосовавших против – ведь все, кто пришёл «шикать» и травить, ушли вслед за поэтом. Их миссия была закончена.
После травли
О том, что произошло после этого разнузданного мероприятия, биографы Маяковского не сообщают – достоверных документальных свидетельств на этот счёт не существует.
Но сохранились воспоминания современников поэта. Например, Вероники Полонской, которая 14 апреля 1930 года сказала:
«В последнее время встречаясь с МАЯКОВСКИМ, я заметила, что он был сильно расстроен, нервничал, как он говорил, это относилось к неуспеху его произведения „БАНИ“, одиночеству и вообще болезненного состояния».
Муж Вероники, актёр Михаил Михайлович Яншин, 17 апреля 1930 года написал о Маяковском:
«Мы встречались с ним ежедневно, иногда несколько раз в день, днём, вечером, ночью».
В один из таких апрельских вечеров Владимир Владимирович принялся не просто просить, а, по словам Яншина, «стал умолять» приехать его и Полонскую к нему в Гендриков переулок. Они приехали. Маяковский открыл бутылку вина. Выпили. Обсудили события прошедшего дня.
Очень похоже, что происходило всё 9 апреля. Не об этом ли вечере говорится в воспоминаниях Полонской? Вот в этих фразах:
«Помню, в эти дни мы где-то были втроём с Яншиным, возвращались домой, Владимир Владимирович довёз нас домой, говорит:
– Норочка, Михаил Михайлович, я вас умоляю – не бросайте меня, проводите в Гендриков.
Проводили, зашли, посидели 15 минут, выпили вина. Он вышел вместе с нами гулять с Булькой. Пожал очень крепко руку Яншину, сказал:
– Михаил Михайлович, если бы вы знали, как я вам благодарен, что вы заехали ко мне сейчас. Если бы вы знали, от чего вы меня сейчас избавили!
Почему у него в тот день было такое настроение – не знаю.
У нас с ним в этот день ничего плохого не происходило».
Стало быть, что-то «плохое» произошло где-то на стороне. Иными словами, не после ли Плехановского института Маяковский встретился с Полонской и Яншиным?
А от чего «избавили» они его в тот вечер, догадаться нетрудно – они подарили ему четыре с половиной дня жизни. Ведь после того, что было устроено на поэтической встрече, поэт-дислексик вполне мог впасть в жутчайшую депрессию и наложить на себя руки.
Как бы там ни было, но согласно той информации, которую донесли до наших дней современники Владимира Маяковского, мы знаем, что его встреча с Александром Довженко, назначенная на 9 апреля, не состоялась. Вместо неё произошло какое-то другое событие, которое основательно выбило поэта из колеи. Выбило настолько, что он не хотел даже ехать в Институт имени Плеханова. Но его уговорили. А на этой встрече Владимира Владимировича ждал отряд молодых разнузданных людей, устроивших ему беспрецедентную травлю.
Ответ на вопрос, кто был устроителем этого злобного мероприятия, может быть только один: Яков Агранов, чуть ли не ежедневно осыпавший теперь Маяковского так сильно ранившими его «уколами». И сразу же напрашивается предположение, что Агранов вызвал к себе Лавута, чтобы тот рассказал ему подробности встречи поэта со студентами.
Десятое апреля
На утро 10 апреля была назначена правка текста меломимы «Москва горит». К этому делу Маяковский привлёк Наталью Брюханенко, из воспоминаний которой известно, как проходило то апрельское утро.
«Я приехала к нему в Гендриков переулок. Маяковский рассеяно посмотрел рукопись, перепечатанную на машинке, подправил восклицательные знаки, но делать исправления отка-з&лся.
Мы сидели в столовой, и он был очень мрачен.
– Делайте сами! – сказал он.
Я засмеялась:
– Ну, как же это я вдруг буду исправлять ВАШУ пьесу?
– Вот возьмите чернила и переправляйте сами, как вам надо.
Я стала зачёркивать ненужное нам, заменять слова, каждый раз спрашивая:
– А можно здесь так?
Он отвечал односложно. Или – «всё равно», или – «можно». Я не помню буквальных выражений, но его настроение, мрачность и безразличие я помню ясно».
Маяковский предложил ей остаться. И даже переночевать.
«Но я торопилась по своим делам. Мы попрощались, я уехала.
Он остался один в пустой квартире».
Чем Маяковский занимался потом, достоверных свидетельств нет. В этот день с ним вполне мог встретиться орг-секретарь ФОСПа Сутырин, который искал Владимира Владимировича, чтобы предложить ему принять участие в редактировании первомайских лозунгов ЦК:
«Я встретил его недалеко от Дома Герцена и говорю, что вот есть такое поручение и надеюсь, что ты согласишься.
Маяковский сказал, что согласен, но просит подождать несколько дней, потому что он болен, у него был грипп, он себя плохо чувствовал и не выходил из дому. Он говорит, что дня два подождём, а потом возьмёмся за это дело».
Была попытка встретиться с художницей Елизаветой Лавинской, чтобы обсудить оформление планировавшегося представления в парке культуры и отдыха. Она написала:
«Последний телефонный разговор был, наверное, числа 11 апреля, может, на день раньше или позже. У Маяковского был больной голос, он сказал, что ему нездоровится, поэтому „лучше сегодня не надо, но давайте точно зафиксируем вечер встречи“. Остановились на 14 апреля. Встречу эту ждала и волновалась, как девочка пред экзаменом».
Между тем Лев Гринкруг продолжил свои попытки примирить Асеева с Маяковским – он с утра стал вновь звонить обоим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});