Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

«– Значит, так нужно».

Получалось, что прощания с друзьями не будет, последнее выяснение отношений не состоится, и отыграться в покер тоже не удастся.

В тот день в Федерации писателей обсуждали проект закона об авторском праве. И Маяковский отправился туда, положив в карман черновик своего прощального послания. Участвовавший в том же мероприятии Лев Никулин встретил Владимира Владимировича за обедом, о чём (спустя много лет) написал:

«Я видел его в последний раз в Доме Герцена… Он сидел за столиком у дверей в нижнем полуподвальном зале. <…> Он показался мне угрюмым, действительно, он был мрачен, впрочем, не более чем в дни дурного настроения, после пережитых неприятностей, например, грубой, несправедливой статьи в газете…

…я спросил Владимира Владимировича, доволен ли он «Рено», своим маленьким автомобилем, который привёз из Парижа. Я помнил, что он мне хвалил эту примитивную, по нашим понятиям теперь, машинку за прочность и удобство. <…> Он посмотрел на меня чуть удивлённым взглядом и промолчал.

Он простился и ушёл. Я видел в окно, как он уходил в ворота тяжёлыми, большими шагами».

Маяковский направился на Лубянский проезд – в ту самую комнату-лодочку, в которой ему предстояло осуществить задуманное.

Погода в тот день выдалась пасмурной, дул пронизывающий ветер, и это не улучшало настроения. Уход из жизни поэта революции становился не торжественно-революционным, а унылобудничным, что тоже добавляло Маяковскому угрюмости.

Немного поразмыслив, он решил всё же устроить прощание – то, которое не смог организовать Асеев. Если не со своими друзьями, то хотя бы с той, кого совсем ещё недавно считал самым близким своим человеком. И, войдя в свою комнату, Владимир Владимирович снял телефонную трубку.

Вероника Полонская:

«12 апреля у меня был дневной спектакль. В антракте меня вызывают к телефону. Говорит Владимир Владимирович. Очень взволнованный, он сообщает, что сидит у себя на Лубянке, что ему очень плохо… и даже не сию минуту плохо, а вообще плохо в жизни…

Только я ему могу помочь, говорит он. Вот он сидит за столом, его окружают предметы – чернильница, лампа, карандаши, книги и прочее.

Есть я – нужна чернильница, нужна лампа, нужны книги…

Меня нет – и всё исчезает, всё становится ненужным.

Я успокаивала его, говорила, что я тоже не могу без него жить, что нужно встретиться, хочу его видеть, что я приду к нему после спектакля».

И вдруг совершенно спокойным тоном Маяковский задал вопрос, показавшийся Веронике Витольдовне очень странным:

«Владимир Владимирович сказал:

– Да, Нора, я упомянул вас в письме к правительству, так как считаю вас своей семьёй. Вы не будете протестовать против этого?

Я ничего не поняла тогда, так как до этого он ничего не говорил мне о самоубийстве. И на вопрос его о включении меня в семью ответила:

– Боже мой, Владимир Владимирович, я ничего не понимаю из того, что вы говорите! Упоминайте где хотите!»

Вероятно, тогда же Маяковский позвонил и на квартиру, где жили его мать и сёстры. К телефону подошла сестра Ольга, которая потом вспоминала:

«Володя говорил со мной упавшим голосом: я думала, что просто он ещё слаб».

Как видим, и Ольга Владимировна считала, что её брат уже выздоравливал, но был «ещё слаб».

Маяковский предложил сестре встретиться 14 апреля на Лубянском, где хотел передать ей деньги. Туда же должна была подойти и художница Елизавета Лавинская. Поэт продолжал доделывать недоделанные дела.

План разговора

Поговорив по телефону с сестрой и ожидая прихода Вероники, Маяковский принялся составлять план предстоявшего разговора с ней. План этот сохранился. Он тоже написан карандашом на первом попавшемся под руку листке бумаги. Им оказался бланк Центрального управления Госцирками. На обратной его стороне и появились те 16 пунктов, которые отражали все нюансы предстоявшего разговора:

«1) Если любят – то разговор приятен

2) Если нет – чем скорей тем лучше

3) Я – первый раз не раскаиваюсь в бывшем будь еще раз такой случай буду еще раз так поступать

4) Яне смешон при условии знаний наших отношений

5) В чем сущность моего горя

6) не ревность

7) Правдивость человечность

нельзя быть смешным

8) Разговор – я спокоен

Одно только не встретились ив 10 ч.

9) Пошёл к трамваю тревога телефон не была и не должна шел наверняка кино если не были Мих. Мих. со мной не звонил

10) Зачем под окном разговор

11) Яне кончу жизнь не доставлю такого удовольст<вия> худ<ожественному> театру

12) Сплетня пойдет

13) Игра способ повидаться если я не прав

14) Поездка в авто

15) Что надо

прекратить разговоры

16) Расстаться сию же секунду или знать что делается».

Поскольку в кармане Маяковского лежало прощальное

письмо, адресованное «Всем», второй пункт его «плана» сразу приобретал зловещие оттенки: «чем скорее» прогремит задуманный им выстрел, «тем лучше».

Следующие пункты тоже дают много информации. Например, как тяжело он переносил «ложь». В третьем пункте вспоминается размолвка, случившаяся из-за похода Вероники в кино, который она хотела скрыть. Маяковский на это собирался сказать, что он не раскаивается в том, как отреагировал на её поступок. Что он «не выносит лжи», что обмана прощать не намерен, и что между ними будет всё кончено, если повторится «ещёраз такой случай».

Владимир Владимирович собирался напомнить Веронике, что в их отношениях уже были случаи, когда ему приходилось заявлять ей, что он терпеть не может обмана.

А в том, что поведение и настроение Маяковского в последние дни резко изменились, нет никакой его вины. И «ревность» тут не причём. Ведь, по его мнению, отношения между людьми должны определять «правдивость» и «человечность». Но случилась беда. Или, как выразился он сам, «горе».

Пункты 8-ой и 9-ый наводят на мысль, что Маяковский решил рассказать Веронике, отчего возникло это «горе»: кто-то, видимо, стал поднимать его на смех, но он оставался спокойным. До тех пор, пока не обнаружилась «ложь» Вероники.