Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

Если в начале 20-х годов Сталин мог подслушивать своих коллег, то в 1930-ом подобной «подслушкой» вполне могло быть вооружено и ОГПУ.

Но даже если Агранов и не подслушивал Маяковского, он вполне мог вызвать Веронику Полонскую и очень настойчиво попросить её вести себя с Маяковским уклончиво, ни в коем случае не соглашаясь с его предложениями по переустройству жизни. Поэтому вечер 12 апреля Вероника описала так (всего через сутки в показаниях следователю):

«В тот же день около 19 часов он позвонил мне по телефону и просил у меня извинения, так как мы условились, что он звонить мне не будет, заявил мне, что ему скучно и попросил меня с ним видеться; я сказала, что видеться с ним не могу».

Так неожиданно благополучно и тихо завершился день, которому, по задумке Маяковского, был уготован другой – трагичный – финал.

Тринадцатое апреля

Ночь на 13 апреля Владимир Владимирович провёл в своей комнате на Лубянском проезде.

Утром Павел Лавут дал о себе знать в Гендриков переулок: «Тринадцатого я позвонил по телефону, но Маяковского не было. Я оставил Паше телефон Дома Герцена…»

А в Лубянском на зазвонивший телефон поэт откликнулся. Звонили из Федерации писателей с предложением съездить в Ленинград. Владимир Владимирович не возражал. Кроме того, он дал согласие принять участие в вечере ленинградских писателей, который должен был состояться 15 апреля в Политехническом музее. Согласился также выступить в клубе «Работница» на Бакунинской улице 14-го и 19-го числа.

Валентин Скорятин:

«По словам литератора И.Рахилло, знакомый репортёр из журнала „Безбожник“ рассказал ему о своей встрече с поэтом. Он побывал у Маяковского 13 апреля.

Журналисты «Безбожника» решили поместить в юбилейный номер факсимильное приветствие Маяковского читателям, и репортёр отправился к поэту. Часов в одиннадцать он пришёл на Лубянский. Дверь открыл Маяковский. Через плечо – мохнатое полотенце. Шёл умываться. Пригласил посетителя в комнату. На камине – ваза с фруктами. Маяковский присел к столу и расписался на квадратике бумаги. Пошутил: «Только не подделайте вексель!» Провожая посетителя, сунул ему в руки два мандарина: «Фрукты полезны для здоровья!»»

Чем занялся Владимир Владимирович, проводив репортёра?

Пообещав в течение двух дней не беспокоить Веронику, Маяковский неожиданно передумал.

«Позвонил он в обеденное время и предложил 14-го утром ехать на бега.

Я сказала, что поеду на бега с Яншиным и с мхатовцами, потому что мы уже сговорились ехать, а его прошу, как мы условились, не видеть меня и не приезжать.

Он спросил, что я буду делать вечером. Я сказала, что меня звали к Катаеву, но что я не пойду к нему и, что буду делать, не знаю ещё».

В этих словах Полонской немного смущает то, как она отреагировала на предложение «14-го утром ехать на бега». Ведь 14 апреля в десять часов утра у неё начиналась ответственная репетиция в театре?

Полонская впоследствии писала, что её отказ поехать на бега Маяковский воспринял спокойно. Но есть воспоминание, которое говорит о другом.

Днём 13 апреля поэта видели в Доме писателей (рядом с Тверской улицей), во дворе которого он разговаривал с кинорежиссёром Николаем Михайловичем Шенгелая и с его женой актрисой Нато (Натальей Георгиевной) Вачнадзе.

Там же Маяковский повстречал и Александра Довженко, с которым, как мы помним, ему не удалось встретиться 9 апреля, и он назначил кинорежиссёру встречу на 14 число.

Вероятно, тогда же произошёл разговор и с Павлом Лавутом:

«…днём Маяковский позвонил мне. Договорились, что приду к нему на следующий день, как обычно, – в половине одиннадцатого».

Судя по тому, как вёл себя Маяковский потом, у него вполне мог состояться ещё какой-то разговор, или произойти ещё какая-то встреча. Скорее всего, с Аграновым, потому что его настроение вдруг резко переменилось. Об этом – в воспоминаниях художницы Валентины Михайловны Ходасевич, оформлявшей цирковое представление «Москва горит».

Эпизод в цирке

Премьера меломимы должна была состояться 14 апреля, но в сроки не уложились и спектакль перенесли на 21-ое. Репетиции проходили не так энергично и не с тем подъёмом, с каким хотелось бы, и Маяковский был этим очень недоволен, нервничал.

Валентина Ходасевич, которая в тот воскресный день занималась своими постановочными делами (монтировала декорации), потом написала:

«13 апреля. Четыре часа дня. Кончилась актёрская репетиция. С арены все ушли. Теперь она в моём распоряжении до шести вечера, когда начнут готовить вечернее представление…

Внезапно… в полном безмолвии пустого цирка раздаётся какой-то странный, резкий, неприятный, бьющий по взвинченным нервам сухой треск, быстро приближающийся к той стороне арены, где я переругиваюсь с главным плотником. Оборчиваюсь на звук… Вижу Маяковского, быстро идущего между первым рядом кресел и барьером арены с палкой в руке, вытянутой на высоту спинок кресел первого ряда. Палка дребезжит, перескакивает с одной деревянной спинки кресла на другую. Одет он в чёрное пальто, чёрная шляпа, лицо очень бледное и злое. Вижу, что направляется ко мне. Здороваюсь с арены. Издали, гулко и мрачно, говорит:

– Идите сюда!

Перелезаю через барьер, иду к нему навстречу. Здороваемся. На нём – ни тени улыбки. Мрак.

– Я заехал узнать, в котором часу завтра сводная репетиция, хочу быть, а в дирекции никого. Так и не узнал… Знаете что? Поедем покататься, я здесь с машиной, проедемся…

Я сразу же говорю:

– Нет, не могу – у меня монтировочная репетиция, и бросить её нельзя.

– Нет?! Не можете?!.. Отказываетесь? – гремит голос Маяковского.

У него совершенно белое, перекошенное лицо, глаза какие-то воспалённые, горящие, белки коричневатые, как у великомучеников на иконах… Он опять невыносимо выстукивает какой-то ритм палкой о кресло, около которого стоим, опять спрашивает:

– Нет?

Я говорю:

– Нет.

И вдруг какой-то почти визг или всхлип:

– Нет? Все мне говорят «нет»!.. Только нет! Везде нет…

Он кричит это уже на ходу, вернее, на бегу вокруг арены

к выходу из цирка. Палка опять визжит и дребезжит ещё бешенее по спинкам кресел. Он выбегает. Его уже не видно…

Выскакиваю на улицу, настигаю его около автомобиля и говорю неожиданно для себя:

– Владимир Владимирович, успокойтесь! Подождите несколько минут, я поговорю с рабочими, я поеду с вами, но дайте договориться – пусть без меня докончат монтировочную».