Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

Когда распечатанные 500 рублей были проиграны, и Маяковский сказал, что больше играть не хочет.

Николай Асеев:

«Наконец, проигравшись дотла, провожая нас в переднюю, сказал грустно: «Ну, кто же теперь на базар трёшку одолжит?» Ему не на базар, конечно, нужно было, а на быстроту ответа. Я оказался догадливей и, вынув какие-то рубли, протянул их Маяковскому».

Владимир Владимирович поехал провожать гостей на машине. Отвёз Гринкруга, Асеева, забросил куда-то Яншина и повёз Полонскую домой. По её словам, по пути…

«…между нами произошла очень бурная сцена: началась она с пустяков, сейчас точно не могу вспомнить подробностей. Он был несправедлив ко мне, очень меня обидел. Мы оба были очень взволнованы и не владели собой…

Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде».

О чём говорили Маяковский и Полонская, чем Владимир Владимирович «обидел» Веронику Витольдовну, не известно. Можно лишь предположить, что Маяковский мог затронуть тему, которая его очень беспокоила: что все женщины, которые ему нравились, оказывались сотрудницами ОГПУ.

А что касается сорванного выступления во 2-м МГУ, то там (со слов Павла Лавута):

«Пришлось извиняться перед аудиторией и сослаться на болезнь Маяковского. Договорились, что о дне его выступления будет сообщено дополнительно».

«Литературная газета» рассказала потом (28 апреля), что говорили организаторы сорвавшегося вечера в Московском университете:

«Мы ждали его, но он не приехал. Поехавший к нему товарищ привёз его отказ. Вечер отложили, а в 11 часов Владимир Владимирович позвонил по телефону и сообщил о своей болезни, извинился за несостоявшееся выступление и просил устроить его вечер в другой раз».

Биографы Маяковского считают, что этот звонок и извинения поэта свидетельствовают о том, что в суете событий он просто забыл про этот вечер. А просьба перенести выступление на более поздний срок говорит о том, что вечером 11 апреля расставаться с жизнью поэт ещё не планировал.

Однако это, скорее всего, не так, что подтверждают дальнейшие события.

Двенадцатое апреля

О том, что снилось Маяковскому той тревожной ночью, и спал ли он вообще, не знает никто. Известно лишь, что в 10 часов 30 минут утра в Гендриков приехал Павел Лавут. Он хотел поговорить о сорванном накануне выступлении.

«Маяковский лежал в постели. Рядом стоял стул, и на нём – лист бумаги. Он что-то писал. Когда я, стоя в дверях, хотел приблизиться к нему, он меня мрачно остановил:

– Не подходите близко, а то можете заразиться.

При этом он перевернул лист и оторвался от письма.

Я удивился: столько раз он заболевал при мне в дороге и никогда не говорил ничего подобного. Как я позже понял, тревожился он не о том: возле него лежало, вероятно, недописанное предсмертное письмо. И свидетель был ему ни к чему.

– Выступать не буду. Плохо себя чувствую, – сказал Маяковский.

Потом:

– Позвоните завтра.

Такой необычный приём меня ошарашил. В коридоре Паша ещё раз подтвердила, что он помнил о вчерашнем выступлении».

Неожиданно пришли бывший редактор «Комсомольской правды» Александр Мартыновский (Тарас Костров) и Виктор Шкловский. Завязалась оживлённая беседа. Лавут удалился встревоженный:

«Весь день я находился под впечатлением этого свидания. В конце концов, решил, что, очевидно, произошли какие-то неприятности с премьерой в цирке и, может быть, он ещё переживает злосчастную историю с портретом».

Но любые «неприятности» в цирке и «переживания» из-за неопубликованного портрета – всё это лишь обидные происшествия, которые доставляют огорчения, порою даже очень большие. Но в предсмертном письме Маяковского есть слова: «у меня выходов нет», говорящие о том, что произошло нечто гораздо более серьёзное. На это обращали внимания многие исследователи. Так, Светлана Стрижнева, директор Государственного музея В.В.Маяковского, писала:

«Что-то серьёзное, о чём мы не знаем, произошло 11–12 апреля. Фраза «у меня выходов нет», возможно, указывает на какой-то важный внешний толчок к написанию письма. Однако прямых несомненных документальных свидетельств этого нет. Возможно, поводом к написанию предсмертного письма явился какой-то разговор. Но ни близкие, ни друзья, отмечавшие мрачное настроение Маяковского, не были в него посвящены».

Да, только «какой-то разговор», содержание которого мы никогда не узнаем, мог стать причиной того, что Маяковский принял твёрдое решение: из жизни надо уходить. А угроза Агранова (арестовать поэта) и трагические судьбы узников Лубянки (Ганина, Блюмкина и Силлова) весьма красноречиво и убедительно говорили ему, что выходов из сложившейся ситуации нет.

Так что решение Владимир Владимирович принял окончательное. Но он не торопился – оставались дела, которые необходимо было доделать. Видимо, поэтому прощальное письмо и написано карандашом – это был черновик, который предстояло переписать авторучкой перед самым приведением в исполнение принятого решения.

Прежде всего, Маяковскому предстояло посмотреть генеральную репетицию меломимы «Москва горит» и попрощаться с друзьями. Провести с ними последний разговор. Может быть даже, устроить последнее выяснение отношений, чтобы расставить все точки над «Ь>. Сыграть последнюю партию в покер, в которой, возможно, удастся отыграться. И только затем – «ваше слово, товарищ маузер»

Поэтому, встав с кровати, Владимир Владимирович сразу же позвонил Асееву.

«…с утра раздался звонок, Маяковский просил устроить у меня обязательно сегодня тру с теми же партнёрами, только обязательно, непременно, это его настоятельная просьба. Я, было, начал отговариваться малым знакомством с остальными, но Маяковский таким тоном говорил, так это оказывалось для него важно, что я согласился позвонить Яншину и пригласить его к себе на покер.

Однако Яншин был на репетиции, откуда его вызвать было нельзя, позже он уже ушёл из театра, одним словом, дело не сладилось.

Я позвонил Маяковскому, он воспринял это как-то тоже без возбуждения: обычно невыполнение его просьбы вызывало возмущение и гром в телефонной трубке. Правда, это чаще всего касалось работы».

Да, на этот раз Маяковский воспринял сообщение Асеева удивительно спокойно. Так же, как и разбившийся бокал в Лубянском проезде:

«– Значит, так нужно».