Хожение за три моря - Афанасий Никитин

Руси «мало справедливости». В какой степени воззрения автора «Хожения за три моря» были связаны с русской общественной мыслью его времени? Никитин мог знать «Похвальное слово» инока Фомы и «свод 1448 г.». Панегирическое Похвальное слово Фомы едва ли оказало на него влияние – там не было вообще никакой критики русской действительности XV века, но «свод 1448 г.» с осуждением столкновений между «братьями»-князьями, возможно, отразился на данной Никитиным характеристике «Русской земли», где князья – «не живут друг с другом как братья». Однако наибольшего внимания заслуживает уже отмечавшееся в научной литературе совпадение между взглядами Никитина и воззрениями людей, выступавших после него – представителей новгородско-московской ереси конца XV в. (так наз. «ереси жидовствующих»)[1419]. Особенно решительно подчеркивал близость Никитина к еретикам А.И. Клибанов. Считая, что еретическое движение существовало не только в Новгороде и Москве, но и в Твери, А.И. Клибанов предполагает, что идеологические споры, связанные с этим движением, повлияли на Афанасия Никитина. Никитин, по мнению А.И. Клибанова, был последовательным противником учения о троичности бога; именно поэтому он в своей заключительной молитве употреблял определение «Иисус – дух божий» – «не сын божий, а дух божий». Не доверял А.И. Клибанов, как впоследствии и Г. Ленхофф, искренности утверждений Никитина о невозможности соблюдения им христианских праздников из-за потери «книг»: «Сокрушения Афанасия Никитина по поводу несоблюдения церковных праздников, неоднократно высказываемые им в своем сочинении, имеют смысл иронии»[1420].

Предположение о связи Никитина с тверскими еретиками вызывает сомнения уже потому, что прямых данных о еретическом движении в Твери XV века у нас нет – единственным свидетельством такого движения можно было бы считать послание Иосифа Волоцкого против еретиков, отвергающих иконное изображение Троицы, адресованное архимандриту тверского Отроча монастыря Вассиану[1421]. Что же касается заявления Никитина, что он потерял счет церковным праздникам из-за отсутствия «книг» (пасхалии), то мы уже отмечали, что нет оснований отвергать это заявление. Нет у нас основания и для того, чтобы видеть в словах арабской молитвы, помещенной в конце «Хожения», отражение сознательного еретического творчества Никитина. Скорее перед нами – порождение своеобразного синкретизма Никитина, признавшего «правой верой» любой монотеизм, лишь бы он сочетался с духовной чистотой.

Но если мы не можем предполагать зависимость Афанасия Никитина от русских вольнодумцев XV века, то стихийное совпадение его взглядов с учениями многих из них очевидно. В споре с еретиками их противники отвергали утверждение вольнодумцев, что богу «приятен» человек «во всяком языце» (исповедании), который боится бога и «творит правду»; обличители ереси возражали на это, что так можно было считать до воплощения Христова; после же воплощения богу «приятен» только христианин[1422]. Близкую к воззрениям Никитина идею высказывал в XVI веке и еретик Феодосий Косой: «Вси людие едино суть у бога – и татарове, и немцы и прочие языцы»[1423]. А другой свободомыслящий публицист XVI века, Иван Пересветов, повторил и слова Афанасия Никитина об отсутствии «правды» в Русской земле. «Таковое царство великое, и сильное, и славное и во всем богатое царство Московское, есть ли в том царстве правда?» – спрашивал в сочинении Пересветова мудрый «Петр волоский воевода». И служивший ему «москвитин» Васька Мерцалов признавался, что хотя русская вера «добра», но в государстве «правды нет». Тогда Петр воевода заплакал и сказал: «Коли правды нет, то и всего нет»[1424].

Пересветов едва ли читал «Хожение за три моря» и наверняка не знал фразы Никитина, записанной не по-русски. Но он имел одну общую черту с Никитиным – он тоже остро ощущал окружающую несправедливость и тоже был чужаком в стране, где писал свои сочинения. Правда, на этот раз такой страной оказывалось «Московское царство», куда Пересветов приехал, через Венгрию и Молдавию, из Польско-Литовского государства; сам он был представителем западнорусского населения этого государства – вероятнее всего, белорусом[1425]. И хотя писал Пересветов по-русски превосходно, с очень небольшим числом полонизмов, и утверждал, что ведет род свой от Пересвета – героя Куликовской битвы – его все равно считали приезжим иноземцем. «Нас, государь, приеждих людей, не любят», – жаловался Пересветов молодому Ивану IV. «И ныне, государь, от обид и от волокит наг и бос и пеш. Служил, государь, трем королям, а такие обиды ни в каком королевстве не видел»[1426]. Пересветов не ограничивался жалобами на свое трудное положение; он подавал челобитные царю, призывал его не только уничтожить всякое закабаление людей и ввести «правду», но также быть «грозным» по отношению к своим подданным. Это последнее пожелание Пересветова сбылось: Иван IV так и не ввел «правды» в своем царстве, но действительно стал Иваном Грозным. Однако едва ли это осуществление одного из его пожеланий могло пойти на пользу Пересветову. Все, что нам известно об этом «выезжем» воине-писателе, кроме его сочинений, это лаконичная запись в описи несохранившегося царского архива о каком-то «черном списке Ивашка Пересветова». Судя по тому, что упоминаемые в той же описи «черные списки» еретика Матфея Башкина и других означают следственные дела об этих лицах, можно думать, что и Пересветов стал жертвой царской «грозы» – «грозы», которую он сам накликал[1427].

В отличие от сочинений Пересветова «Хожение за три моря» – не челобитная и не политический памфлет, а записки личного характера. Но это обстоятельство, пожалуй, дает основание с особым вниманием отнестись к своеобразному и далеко не традиционному творчеству «рабиша Афанасия». Афанасий Никитин обращался не к «державным», а к себе самому и будущим своим читателям, и благодаря этому мы можем эстетически воспринимать его сочинение непосредственнее, чем сочинения большинства его современников. Глубоко личным характером и «неукрашенностью» «Хожение за три моря» перекликается с величайшим памятником допетровской Руси – с «Житием» протопопа Аввакума – и, так же, как и «Житие», остается одним из самых важных для нас памятников древнерусской литературы и общественной мысли.

Л.С. Семенов

Хронология путешествия Афанасия Никитина

«Того же году, – говорится в Софийской II – Львовской летописи под 6983 (1474/1475 г.), – обретох написание Офонаса тверитина купца, что был в Ындее 4 годы, а ходил, сказывает, с Василием Папиным. Аз же опытах, коли Василей ходил с кречаты послом от великого князя, и сказаша ми, за год до казанского похода пришел из Орды; коли княз Юрьи под Казанию был, тогды его под Казанью застрелили. Се же написано не обретох, в кое лето пошел или в кое лето пришел из Ындея, умер, а сказывают, что, деи, Смоленьска пе дошед, умер. А писание то своею рукою написал, иже его рукы те тетрати привезли гости к Мамыреву Василью, к дияку великого князя на Москву» (Л., л. 441