Рубенс - М.-А. Лекуре

Впрочем, ту же самую аргументацию легко вывернуть наизнанку и доказать, что его личное благополучие как раз и являлось гарантом бескорыстия, напомнив заодно, что подростком он пережил ужасы войны, а потому искренне жаждал мира и не верил, что испанцам достанет сил в одиночку справиться с голландцами.

Да, им двигало честолюбие, но при этом он проявил выдающиеся упорство и проницательность, поставив на карту свое доброе имя, не говоря уже о том, что, ввязавшись в трудное дело подготовки переговоров, он на три года покинул родные стены и окунулся в будни придворной жизни, которую ненавидел. Не имея солидного официального статуса, он проявил редкую преданность идее, которой служил, порой превышая собственные полномочия, за что не раз подвергался обидным насмешкам и унижениям. А сколько преград пришлось ему преодолеть, действуя в запутанной международной обстановке!

План, предлагаемый Рубенсом, отличался ясностью и простотой. Он хотел, чтобы прекратилась война, раздиравшая его родину с тех пор, как он сам появился на свет. И он пытался создать такие условия, при которых станет возможным заключение сепаратного мира между Нидерландами и Соединенными Провинциями, для чего требовалось нейтрализовать самого верного союзника голландцев — Англию. Если бы удалось связать последнюю союзническим договором с Испанией, ей пришлось бы отказаться от поддержки Соединенных Провинций, которые, в свою очередь, осознав свое бессилие перед лицом мощного блока двух держав, прекратили бы всякие военные действия. Договор между Испанией и Англией стал бы выстрелом, убивающим двух зайцев сразу: во-первых, обеспечил бы Нидерландам мир, а во-вторых, замкнул бы кольцо вокруг Франции, ликвидировав последнюю брешь со стороны Ла-Манша, все еще недоступную Габсбургам, и тем самым нейтрализовал бы главного врага Испании. Все это выглядело настолько очевидным, что сразу покорило и инфанту, и Оливареса, министра Филиппа IV. Заманчивый план, нет слов, но осуществим ли он? Рубенсу требовалось доказать, что его предложения — не пустая болтовня неофита, мало искушенного в реальной политике и дипломатии и наивно полагающего, что жизнь подчиняется законам логики.

Первым делом следовало уговорить инфанту Изабеллу, генералиссимуса Спинолу, Оливареса и Филиппа IV хотя бы рассмотреть его проект. Само по себе это было нелегко, но, лишь заручившись их поддержкой, он мог предпринимать дальнейшие шаги на пути того хитросплетения противоречивых интересов, которые составляли политическую ткань эпохи.

Южные Нидерланды хотели мира или хотя бы пролонгации перемирия с Соединенными Провинциями и при этом мечтали о возможно более полной автономии от иберийского сюзерена. Увы, ни в финансовом, ни — особенно — в военном отношении Брюссель не мог обойтись без Мадрида, а Филипп IV все еще не отказался от надежды вернуть Соединенные Провинции под свой скипетр. Очевидно, что любая попытка мирного решения этой проблемы неизбежно натыкалась на серьезные преграды.

Соединенные Провинции — страна, богатая в торговом отношении и владевшая самым мощным в Европе флотом, — не могли себе позволить ввязаться в войну против испанских Габсбургов и их германских кузенов, не заручившись поддержкой заклятых врагов Испании — Англии, Франции, Дании, Швеции и даже России. Но эти страны, в свою очередь, преследовали каждая собственный интерес. Так, англичане заигрывали с Испанией, надеясь с ее помощью вернуть себе Пфальц, расположенный на территории австрийских Габсбургов.

Наконец, между отдельными странами существовали разногласия локального характера. Франция и Испания, например, оспаривали друг у друга претензии на итальянские территории — Мантую, Монферрато и Вальтеллину, скромные по размерам, но расположенные в стратегически важных точках. Действительно, через Мантую пролегал путь с юга на север Италии, и если бы эта провинция, в соответствии с завещанием последнего из Гонзага, перешла к французскому герцогу Неверу, то испанской гегемонии в Италии пришел бы конец. Вальтеллина служила испанцам проходом к заальпийским владениям, но главное, связывала их с самым верным союзником — германским императором. Вспыхнул конфликт, в который вмешались независимые итальянские государства — Венеция, Савойя и Пьемонт, выступавшие то на одной, то на другой стороне, в зависимости от того, которая из них в конкретный момент времени казалась сильнее. Карта Европы, словно живое существо, вновь и вновь меняла очертания.

По месту своего рождения Рубенс должен был бы выступать на стороне Габсбургов, но фактически он примкнул к тем, против кого были направлены союзы и объединения европейских королей и прочих сильных мира сего. Он видел цель своей миссии в том, чтобы дать Брюсселю возможность заключить с Гаагой сепаратный мир, а для этого добиться от антигабсбургской коалиции согласия уйти из Соединенных Провинций. В практическом решении этой задачи он следовал по стопам самого ловкого политика того времени — кардинала Ришелье, который тоже пытался использовать в своих интересах врагов могущественной австро-испанской династии. Первым делом он обратил свои взоры к Англии, которой объективно был выгоден союз с французами. Во-первых, из соображений семейственности: английский король приходился французскому зятем. Во-вторых, по причинам стратегического характера, имея в виду европейскую гегемонию: за предыдущие века Испания подчинила себе весь мир, и теперь, когда в Англии и Франции наконец-то установилась внутренняя стабильность, реализовать свои экспансионистские планы эти страны могли, лишь потеснив иберийскую монархию. В-третьих, они проводили сходную политику, в частности, оказывали финансовую и военную помощь Соединенным Провинциям. Простая логика требовала объединить усилия против общего врага.

Что касается взаимоотношений Англии и Испании, то в силу целого комплекса исторических и религиозных разногласий они оставались заклятыми врагами, что противоречило расчетам Рубенса. Англия — главный оплот протестантизма — видела свой долг в поддержке голландских братьев по вере. В декабре 1625 года по инициативе Бекингема англичане вместе с Соединенными Провинциями и Данией создали Протестантскую лигу. За этой акцией последовал немедленный отзыв испанского посланника из Лондона. Карл I вообще питал давнюю неприязнь к Филиппу IV, войско которого оккупировало в 1620 году Пфальц и изгнало из его владений курфюрста Фридриха V, который приходился Карлу зятем. Курфюрст нашел прибежище в Гааге, где жил отныне милостью дома Оранских. Итак, между обеими державами существовала давнишняя, но нисколько не потускневшая вражда, которая, казалось, исключала возможность какого бы то ни было союза.