Заговор генералов - Владимир Понизовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эту возможность мы учитывали, — отозвалась Землячка. — Мы направили товарища в Питер, чтобы поставить в известность о своем решении ЦК. Думаю, если такие иллюзии и возникнут, мы сумеем быстро их рассеять: и в ВРК мы заявили, что наши контакты с эсерами, меньшевиками и прочими имеют только информационный характер, а действовать мы будем так, как сами сочтем необходимым.
— Но сегодня электрический свет дан, вода по трубам пошла, рестораны открыты, трамваи звенят, — не мог полностью разделить энтузиазма московских товарищей Путко. — Значит, забастовка…
— Да, мы так и решили: забастовка будет однодневной, — сказал Емельян Ярославский. — Она — предупреждение, грозное предостережение силам контрреволюции. К тому же воскресенье — и все равно большинство предприятий не работает. Но надеюсь, в Большом театре увидели: пролетариат Москвы пошел за нами!..
Вчера Большой театр пустовал, заседания шли по фракциям. Члены Думы всех созывов собрались под председательством Родзянки в аудиториях Московского университета. Театр Зимина был предоставлен «левым» — эсерам и меньшевикам. Много пришло и военных. Антон попал как раз на выступление Церетели:
— Революционная демократия не должна отказываться от соглашения с буржуазией. Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить свою линию поведения!..
Уловил господин меньшевик и решил перестроиться на ходу?.. И снова Путко подумал: правы ли московские товарищи, решившие вступить в блок, пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?..
Все это было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи снова заполнили площадь Большого театра и вокруг здания тройная цепь охраны.
В фойе чувствовалась нервозность. Делегаты сбились в группки, шушукаются. На всех переходах топчутся юнкера с винтовками и тяжелыми патронташами. Сегодня караулы от другого, Михайловского училища. Костырева-Карачинского не видно.
Прокатился звонок, созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую ложу.
Сцена была уже заполнена. В центре стола восседал Керенский. Антон усмехнулся, вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров дошла до президиума, юных адъютантов в аксельбантах будто ветром сдуло. «При трупе!..»
Министр-председатель позвонил в колокольчик. Предоставил слово Гучкову, военно-морскому министру в первом составе Временного правительства.
Гучков выступил весьма язвительно:
— Эта власть — тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и помпезными ее атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями, от которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!..
Керенский ерзал. Но слова Гучкова особенного впечатления не производили. Ждали иного. Партер, амфитеатр, ложи до самой галерки были наполнены гулом.
И тут — как шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв — на сцене, справа, у трибуны, появился невысокий узкоплечий человек в генеральском мундире. Два Георгиевских креста на френче.
Министр-председатель встал:
— Граждане делегаты Государственного совещания! Господа! Временное правительство позавчера обрисовало общее положение армии и те мероприятия, которые намечены и будут проведены в жизнь. Вместе с тем мы признали необходимым вызвать, — он сделал ударение на последнем слове, даже повторил его, — вызвать верховного главнокомандующего и предложить ему изложить перед настоящим собранием положение на фронте и состояние армии. Ваше слово, генерал!
Керенский повел рукой в сторону Корнилова.
Генерал направился к трибуне.
И тут как прорвало: вся правая часть партера, офицерские и генеральские, дипломатические и гостевые ложи громыхнули аплодисментами, вскочили. Разразилась овация. Но вся левая половина партера — делегаты Совдепов и армейских комитетов, солдаты — осталась сидеть, и из этих рядов не раздалось ни одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть ликовала. Доносилось: «Да здравствует генерал Корнилов!.. Слава главковерху!..»
Овация продолжалась несколько минут. Едва она начала спадать, как из офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко:
— Солдаты, встать!
Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились.
— Солдаты, встать! Изменники, хамы! Снизу, от гимнастерок, послышалось:
— Холопы!
Ложи будто взбесились:
— Это не солдаты! Встаньте!.. Изменники!.. Керенский в исступлении тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти:
— Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого солдата Временного правительства с долженствующим к нему уважением и уважением к Временному правительству!
Зал замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на трибуну, достал листки и положил их перед собой.
Взял первый лист, приподнял к глазам:
— Господа! Как верховный главнокомандующий, я приветствую Временное правительство, приветствую все Государственное совещание от лица действующей армии.
Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые:
— Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий, которые там, на границах, стоят твердой непоколебимой стеной, защищая русскую территорию, достоинство и честь России, но с глубокой скорбью я должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебания свой долг перед родиной.
В зале повисла тяжелая тишина.
2Генерал Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее половины и мертвой тишины — другой. Его не возбуждали ни величественность момента, ни торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал от ярости и лишь силой воли не давал этой ярости прорваться наружу разносным ли ударом кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А стоили все эти скопом и того и другого!..
Вчера, ступив на московскую землю, он чувствовал себя триумфатором. Чувствовал и в час проезда от вокзала к Кремлю, и в момент коленопреклонения перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в своем вагоне посетителей.
Но вот тут как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине: атаман остался верен своему слову. От имени всего казачества, всех двенадцати войсковых округов, подтвердил, что поддерживает главковерха полностью и во всем. Однако уже в разговоре с Алексеевым Корнилов почувствовал: старый генерал начинает крутить. Понять штабиста можно: завидует такому быстрому возвышению бывшего своего подчиненного, еще год назад одного из сотен неизвестных командиров. Тогда Корнилов предложил прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором?
— Нет, Лавр Георгиевич, — ответил тот, — я стар и не подхожу для руководства насильственным переворотом. Руководящая роль могла бы принадлежать вам. — И добавил: — Хочу между тем сообщить, что министр-председатель усиленно ищет вам замену и даже предлагал мне пост главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе.
— Почему не настало?
— Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных.
Объявившийся за ним следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на руке взблескивала браслетка, кричал:
— Россия исстрадалась по твердой власти! Нынешнее правительство — это сонм двенадцати спящих дев!.. Я живу мыслью сейчас только об одном! Надо бить в набат с колокольни Ивана Великого!..
Значит, и Пуришкевич с главковерхом, но в данный момент от него мало толку.
О деле заговорили двое последующих — Путилов и Вышнеградский.
— «Общество экономического возрождения России» предоставит в распоряжение «Союза офицеров» два миллиона рублей, — сказал Путилов. — Мы готовы идти на любые жертвы, чтобы помочь вам, генерал, восстановить порядок. На вашей стороне сочувствие всех промышленно-финансовых кругов. Но…
— Что «но»?
— Мы, купцы, прежде чем вкладывать капиталы в дело, примеряем семь раз — такая уж наша натура: не верь чужим речам, верь своим очам.
— Я денежной выгоды не ищу, господа, — оскорбился генерал.
— Вы не так поняли, ваше высокопревосходительство, — смягчил Вышнеградский. — Мы сами готовы отдать последние рубахи… Но одних денег нынче мало. Вчера против нас выступила вся фабричная Москва. Сегодня вы готовы один на один выступить против нее? С какой силой вы выступите?.. Вам мы поверим и на слово. Но готовы вы сказать это слово сегодня?
Об этом он не подумал: он считал, что его имя просто будет объявлено. Кем?..
Путилов и Вышнеградский поняли его затянувшееся молчание.