Кровавый век - Мирослав Попович

Обратимся сначала к личностной стороне дела.

Автор обстоятельного исследования о Ленине Д. Волкогонов время от времени подчеркивает, что стремление к власти было у Ленина настоящим стержнем его политической личности. Но это остается декларацией. Нет никаких свидетельств какой-то властолюбивой патологии у Ленина, нет ни одного примера, когда бы он утверждался над своим окружением ради самой власти, а не ради определенных принципов или догм, например, когда бы он использовал власть как самоцель, для удовлетворения психологической потребности в ней, а не как средство достижения политической цели. Все, что писали соперники Ленина о его жажде власти, может трактоваться как черта его мировоззрения и убеждений, как стремление любой ценой реализовать свою стратегию, а не как проявление присущего ему болезненного диктаторства.

Семья Ульяновых была очень милой интеллигентской семьей из российской провинции и не оставила в Володе комплекса неполноценности. Такой комплекс могла бы в антисемитской России породить не афишированная Ульяновыми четвертушка еврейской крови – но тогда даже в антисемитских кругах наличие дедушки-выкреста не делало человека «скрытым евреем», как при режиме наследников Ленина.

Ленин был искренним интернационалистом по убеждениям, а также по личным мотивам, в силу космополитического характера своей семьи – среди его предков были русские, калмыки, евреи, шведы и немцы. Гитлеровский фельдмаршал Модель приходился Ленину очень дальним родственником – и это имеет чуть ли не большее значение, чем «еврейство» Ленина. А культурно и политически Ленин был типичным русским революционером.

В. И. Ленин. 1920

Воспоминания современников, все имеющиеся материалы создают впечатление о подвижном и оптимистичном человеке с живым и мощным интеллектом, преисполненном постоянной потребностью деятельности, с развитым чувством юмора, точнее, хорошей реакцией на чужой юмор – его он встречал искренним заразительным смехом. По темпераменту Ленин был холериком, эмоции у него были глубокими и менялись быстро, проявляясь в выразительной неповторимой мимике и жестикуляции. (У Горького: «Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом».[256]) Его привычка господствовать в обществе не обижала людей, потому что он не подчеркивал свое превосходство. В узком и семейном кругу Ленин бывал раздражительным, но на людях это компенсировалось вниманием окружения. В нем не выпирала потребность демонстрировать свою личность, поскольку естественная повышенная эмоциональность его тона уравновешивалась склонностью к педантизму и интравертностью – обращенностью во внутренний мир как в переживаниях, так и в интеллектуальной деятельности.

Ленин был типичным интровертом. В его жизни имели значение не столько события сами по себе, сколько то, что он о них думал. Сосредоточенность на построенной им собственной картине реальности невидимой стеной отделяла его от окружения – у Ленина никогда не было друзей, он был самодостаточной личностью. Эмигрантские коллеги его могли целыми днями в папиросному дыму обсуждать политические новости и давать им все новое и новое марксистское толкование, он же рвался на воздух, на прогулку – не столько потому, что любил природу, сколько потому, что мог побыть с ней наедине. У лиц с такой постоянной жаждой деятельности, как у Ленина, оценки событий и людей бывают импульсивными, зависящими от настроения, от ситуации общения, от того, что они хотят услышать; у Ленина же они, напротив, были производными от внутренней работы в собственном мире верований, идеалов, предубеждений и интеллектуальных решений.

Он был способен на решения крутые и жесткие. Ленин очень легко рвал отношения с людьми, с которыми длительное время считался политически и лично близким, и легко сходился со вчерашними соперниками, если они переходили на его позиции. Однако, общаясь с недавними антагонистами, Ленин никогда не мог полностью избавиться от прежнего раздражения, и в этом, возможно, проявлялось определенное «застревание эмоций».

Можно думать, что он не очень легко забывал острые вспышки чувств, и иногда это носило зловещий характер. Возможно, это проявилось в личной ненависти к царю и царской семье, которая угадывается за холодными рассуждениями о целесообразности их физического истребления. Подобные черты обветшалой озлобленности можно видеть и в ненависти Ленина к церкви и священникам, и в легкости, с какой он приказывал расстреливать проституток. Вообще, решения Ленин, кажется, принимал не очень просто в силу тех же черт педантизма, которые вынуждают человека снова и снова возвращаться к якобы ясному вопросу. Однако сильный ум, темперамент и холодный эмоциональный барьер интраверта между собой и миром позволяли избежать болезненных колебаний.

Источники духовной эволюции Ленина – в его юношеском «мы пойдем другим путем». Никто не уточнял, что имел в виду гимназист Володя Ульянов, когда сказал эти слова, узнав о судьбе старшего брата-террориста. «Другой путь», конечно, официально трактовался как путь марксистско-ленинский, хотя далеко было еще юному Володе и до Маркса, и до коммунистической партии.

Жестокость Ленина – а примеров чрезвычайно, безоглядно жестоких его решений можно приводить много – происходит не от характеропатии, а от всепоглощающей фанатичной преданности делу. И начало настоящего перелома в его сознании, который в конечном итоге сформировал его как политического лидера, можно увидеть в гимназические годы.

Главное в «том», что путь Александра – не убийство, а благородство самоотверженных убийц. Александр Ульянов отказался подписать просьбу о помиловании, сославшись на то, что это будет нечестно – ведь он, революционер-террорист, по его словам, «сделал свой выстрел». Борьба с царем мыслилась этими юношами благородной, как дворянская дуэль.

Это благородство террористов первых поколений заменяется макиавеллизмом Ленина, который отказывается от народнического террора из-за его невыгодности, а не аморальности. Он всегда был за массовый якобинский террор. «С врагами нужно по-вражески» – вот то «другое», что определило в юности его путь.

Был ли Троцкий психологически скорее соперником или же дополнением Ленина?

В период острой фракционной борьбы в большевистской партии противники Троцкого упорно создавали образ капризной самовлюбленной личности из мелкобуржуазной семьи, неспособной к дисциплинированной акции в силу постоянной потребности в демонстрации своего неугомонного «Я». Главный редактор всех тогдашних энциклопедий Н. Л. Мещеряков писал: «На протяжении всей своей революционной деятельности Троцкий стремился стать вождем партии. Человек блестящих способностей, но по натуре своей самый чистый интеллигент-индивидуалист, чужой психике пролетариата и неспособный к коллективной работе, Троцкий, невзирая на все усилия, никогда не мог собрать вокруг себя сколь-нибудь значительную группу революционеров».[257] Позже эти характеристики объединились с намеками на еврейское происхождение Троцкого, которое добавляло его образу дополнительные штрихи непризнанного местечкового вундеркинда. Мефистофелевская внешность Троцкого и его ораторская революционная демагогия усиливали впечатление идеолога насилия, возможно, еще страшнее, чем сталинское. Все эти характеристики существенно искажают настоящего Троцкого, о котором мы можем сегодня судить по документам и его публикациям.

Прежде всего еврейское происхождение Льва Бронштейна-Троцкого не играло в его жизни столь же серьезной роли, как в жизни многих оппозиционных деятелей еврейского происхождения в России и Европе того времени. Троцкий утверждал, что в юношеские годы своего еврейства он совсем не воспринимал. Отец Троцкого был богатым хлеборобом, выходцем из еврейских колонистов Екатеринославщины, которые были до Александра III вообще освобождены от правовых ограничений, налагаемых на евреев. Старый Давид Бронштейн говорил на украинском «суржике», сам умел делать всю крестьянскую работу и не воспринимался украинским окружением как еврей. В Одессе, в реальном училище, подростку Леве Бронштейну иногда приходилось слышать от преподавателей словцо «еврейчик», но не меньшую враждебность реакционные учителя обнаруживали к немцам и особенно к полякам. Он жил во время учебы в Одессе у родственников, в интеллигентной еврейской семье, проникнутой народническим гуманизмом, и под воздействием господствующей атмосферы воспринимал императив справедливости, который вынуждал его стыдиться собственнического эгоизма родителей в их отношениях с крестьянами. Отсюда истоки его протестных настроений, которые рано привели Троцкого к революционному подполью, суду, тюрьме и ссылке.