Капитанские повести - Борис Романов

И ему вдвое прекрасным показался «Валдай» не только потому, что он был строен, строг и современен, но потому, что на нем делалось то дело, которое по душе…

Вахтенному было не до капитанских размышлений. Он уже выскреб из пепельниц окурки, тщательно упаковал их вместе с мусором в газетный кулек и давно прикидывал, как все это удобнее выкинуть по ветру за борт, чтобы не тащиться вниз к мусорному рукаву.

Вахтенный отодвинулся, выбрал мгновение, но, пока он размахивался, капитан оглянулся, замаха не вышло, и пакет зашелестел вдоль самого борта. К счастью, он шлепнулся в воду, и мусор не разнесло по судну. Виталий Павлович ничего не сказал, потому что увидел внизу этого пацана, распластанного по планширю, Колю Кравченко. Вахтенный решил исчезнуть, но капитан остановил его движением руки.

— Все по второму закону! — доложил вахтенный.

— Ваши чинарики на пляжах Испании люди глотать будут.

— Так там же сплошь буржуазия!

— Ну стоп, знаток. Там внизу Кравченке плохо. Посмотрите, чтобы за борт не свалился, и потом доставьте к доктору.

Вахтенного как ветром сдуло, и Виталии Павлович прищурился ему вслед. Он сам когда-то в шутку сформулировал три основных морских закона о ветре: 1. Ветер дует в компас. 2. Не сори против ветра. 3. Попутный ветер дует в спину.

Этот сводик мореходной и житейской мудрости оказался неожиданно популярным на «Валдае», и весь экипаж выучил его наизусть. Даже по поводу одного надоевшего всем разгильдяя на судовом комитете было предложено: администрации применить третий морской закон. И тот был с треском списан с судна.

С некоторых пор Виталий Павлович остерегался афоризмов, они слишком легко запоминались и потому приобрели излишний для дела вес. Кроме того, любой афоризм ироничен. Виталий Павлович заметил, что больше пронимает темная, несистематизированная мысль, которую надо додумывать на людях, а еще лучше — вместе с людьми. Поумнели все, что ли, и никто не приемлет готовых истин?..

Убрали с планширя изнемогшего Графа, поредел поток судов: кто пошел на северо-запад, на Европу, кто на юг, вдоль Африки, кто по дуге большого круга через океан на Нью-Йорк, Гаити, Рио-де-Жанейро. Скрылась в волнах вытесанная из камня Мать моряков, скорбящая на берегу, и сам берег размазался по горизонту, стал безликим. Просто  з е м л я  виднелась теперь на востоке. Пучок попутных пароходов пока держался, но скоро и он распадется: кто на треть градуса больше дрейфует под ветер, у кого скорость меньше на полтора десятка метров в час, а на третьем неопытные рулевые — так, стянутые одним курсом, все они потихоньку расползутся, разойдутся, рассыплются в океане и, может быть, в лучшем случае на протяжении многих суток будут видеть лишь кончики мачт друг друга, торчащие над ободом горизонта…

Настало время заняться текущими судовыми делами. С чего же начать? Виталий Павлович представил страничку перекидного календаря, исписанную вкривь и вкось, и решил, как рекомендует французская поговорка, начать с начала.

Следовало убедиться, насколько точно определяются штурмана, и задать курс отшествия. В Атлантике открывался сезон тропических ураганов, и, хотя информации о циклонах еще не поступало, Виталий Павлович решил все же не забираться к северу, а выгадывать в скорости, идя в зоне Азорского максимума и далее — в полосе субтропических широт.

Из пылевидной желто-серой полосы берега выделилась темная, вроде мухи, точка, заметалась над морем, постепенно догоняя «Валдай».

«Ну, вот и патрульный самолет, — понял капитан, — через пару галсов и нас зарегистрирует. Все по плану».

Он еще посмотрел на самолет и вошел в рулевую рубку.

— Я говорю, течением сносит, — доложил третий помощник.

— А именно?

— Да вот, говорю.

Третий помощник был одессит.

Вернее, он считал себя таковым, потому что закончил Одесскую высшую мореходку. Вообще-то родом он был из Ярославля.

— Я говорю, вахте можно будет стоять раздетой? — переключился третий помощник. Ему не терпелось хватануть атлантического загару.

— Сначала с плаванием разберемся. Потом спустимся поюжнее. Потом жарко будет. А когда жарко будет — вахте будут разрешены шорты.

Третий помощник вздохнул, и его лицо с хорошим породистым носом обволоклось выражением неосуществленной мечты.

— Я говорю, определяться будете?

— Предупредите вахтенного, чтобы он патрульный самолет не проморгал, — во-первых. Во-вторых, подправьте курс на авторулевом на два градуса вправо. Ну, и в-третьих, покомандуйте судном, пока я тут навигацией займусь.

— Понятно! — воодушевился третий.

Виталий Павлович определил место по локатору, однако дальнейшие расчеты пришлось отложить на четверть часа.

Четырехмоторный старомодный «Шеклтон» наплыл тяжело и медлительно, как «летающая крепость» в кинохрониках второй мировой войны. Обдало дробным поршневым ревом, свистом пропеллеров, шелестом воздуха.

— Служба, номер! — крикнул Виталий Павлович.

— Ройял Айр Форс помер 12970, — доложил третий помощник.

— Запишите. Впрочем, он наверняка еще заход сделает.

Тут в рубку вошел помполит Андрей Иванович Поздняев с инструктором комитета плавсостава Жорой Охрипчиком, и пришлось положить карандаш на карту.

— Доброе утро!

— Утро доброе.

— Кто был-то?

— Англичанин.

— Доверяют, значит?

— Доверяют.

— Кто доверяет? — спросил Охрипчик.

— Американцы. База у них тут рядом, Рота, слышали? Авиация, атомные лодки… А облетывают англичане с Гибралтара. Выходит, доверяют друг другу.

— Интересно, забавно, — сказал Охрипчик. — А где база-то?

— Ну, рядом, — Виталий Павлович постучал безымянным пальцем по Кадисской бухте.

— Ну?

— Ну. Бинокль возьмите, он сейчас с носа зайдет, вся красота нараспашку.

— А вы?

— Я насмотрелся…

— Я с вами пойду, — сказал помполит.

— Вот, самый лучший бинокль, Георгий Васильевич!

— О! — Жора с биноклем устремился наружу. — Где он?

— Напрасно ты с ним так разговариваешь, Виталий, — сказал помполит.

— Ну? Что, есть оргвыводы из вчерашнего шторма?

— Будут. Какие-нибудь. Иначе зачем же киселя хлебать…

— Вон, летит.

— Знакомо, — ответил Андрей Иванович и одним глазом, как птица, уставился в рубочное стекло.

МЕДВЕЖЬЯ ШКУРА

Серго от нее отказался, и с этой шкурой я натерпелся бы хлопот, если бы не Федя Крюков.

Во-первых, она в нескольких местах была просечена гусеничными траками, а изнутри плохо выскоблена. Во-вторых, неясно было, что делать с медвежьим черепом и как к нему присоединить остальное, чтобы получился толковый ковер. В-третьих, у меня не было ни комнаты, где его растянуть, ни такой женщины, чьи ножки стоило бы беречь от холода шкурой полярного медведя.