Капитанские повести - Борис Романов

«Все вы заодно, — обозлился он про себя, — все как есть! Что, электрикам в машине слаще, чем тут? Да им сейчас хоть все моторы залей, они только радоваться будут, в одних-то плавках на солнышке!»

— Ты думаешь, нам тут слаще? — угадал Иван Нефедыч. — Может, и так. Только я тебе скажу: нет поганей работы, чем бестолковая. Тебе вот интересно ее обдирать, краску-то? Ты плечами не жми, ты подумай. Не может тебе быть интересно ее обдирать, если ты человек рабочий. Зряшная получилась работа. Но тут хотя бы стихия. А когда люди себе либо другим такое устраивают? А-а! Ты вот чехлы утопил, лебедки вовремя не закрыли, теперь и ты, и я, старый дурак, вот тут… Такая работа хуже безделья, вишь как.

Едва электромеханик отвернулся, Володька Мисиков перешел к другой лебедке. Он устал от такой длинной морали. Конечно, не все впустую электромеханик чешет, но уж до чего — до лозунгов дошел! Из-за какой-то — тьфу — покраски! Володька скрежетнул скребком, и краска срезалась до железа. Ну! Боцман увидит, заставит загрунтовывать, опять нытья не оберешься, и опять лишняя работа.

Электрики, включив свою жужжалку, убрались восвояси, Нефедыч все же напоследок погрозил отверткой, и Володька, чтоб перевести дух, снова пошел к левой лебедке, а по дороге, для выигрыша времени, остановился и подсказал Графу, где еще не прибрана эмалевая стружка.

Лицо Графа, усеянное прыщами и каплями пота, облагородилось удивлением. Он несколько мгновений проразмышлял, потом покорно, как был, на четвереньках, пополз в указанном направлении. Ветошь и совок волочились за ним, стоптанные полуботинки хлопали по грязным пяткам.

Володьке захотелось сказать ему что-нибудь свойское, такое подходящее. Он долго смотрел на потные графские лопатки, шевелящиеся под синей майкой, но слов не нашлось. Тогда он, приложив лезвие шкрябки к лебедке, осмотрел скучный, исходящий теплом нескончаемый океан, в котором глаз не цеплялся даже за солнечные блики. Потом, переложив скребок, он осмотрел океан с другого борта, но там было то же самое. Тогда Володька с хрустом разогнул спину, потянулся, присел пару раз и примостился на минутку в тени вентиляционной колонки. Тут было сравнительно нежарко, и видны были все, кто работал на покраске надстройки. Красили уже в самом низу, под окнами кают-компании. Старались матросы!

Особенно получалось у Серго Авакяна. Размах шел у него широкий и непрерывный, спокойно двигалась рука, и следующий мазок ложился к предыдущему без просвета и без накладки. За Серго оставалась чистая свежая гладкая поверхность, словно луговина за умелым косарем.

Даже Володька Мисиков заинтересовался: непонятно, как же так он умудряется двигать каток, что целых полтора метра краски с катка на переборку сливается тонко и ровно, будто бумага с рулона. И ни тебе помарок. И ни тебе подчисток. Тут же Серго взял кисточку поменьше и подправил полоску вдоль самих иллюминаторов, и ни разу не пришлось ему подчищать кляксы на стекле. Получалось, что работает он не только чище, но и быстрее других. Боцман с контролем к Серго не подходил…

«Чего и говорить, ударник, — подумал Володька Мисиков, разглядывая устойчивую Сережину спину, разлинованную лямками комбинезона. — Чего этого рыжего на море понесло? Ел бы себе шашлыки с виноградом, так нет — ударник. Узнать бы — может, он ГПТУ на маляра кончал?..»

На затылке у Серго сидела набекрень такая же пляжная кепочка с целлулоидным козырьком, что и почти у всей палубной команды, только с редкостной надписью: «Игарка». Работал он, стоя на самом солнцепеке, да еще в комбинезоне, безостановочно и не оглядываясь, прямо держа спину, и Володька Мисиков тоскливо дотянул мысль до конца:

«Серго что, Серго жить просто».

7

Володька Мисиков все так же горбился возле вентиляционной колонки, надвинув козырек на нос и уложив в колени длинные руки. Шкрябка мирно грелась на солнце рядом с ним. Внизу ползал Коля Кравченко, убирая последнюю эмалевую шелуху.

— У меня уже и зло пропало, — сказал Виталий Павлович, — просто интересно, сколько он протянет. Сейчас идет семнадцатая минута, как он начал филонить.

Старпом вздохнул, пожевал губами и снова вздохнул.

Володька Мисиков повернулся боком к колонке, начал поудобнее пристраивать плечо, прикладывать щеку. Ощущалась двуличность железа: прогретое с утра, оно вводило во искушение сна, но вместе с тем не предоставляло необходимой для тела мягкости.

— Я его разбужу, — вскинул старпом, — нет, я его разбужу!

Он побежал вниз. Володька Мисиков полуобнял колонку, словно толстую добрую бабу, и прислонил к ней голову. За спиной Виталия Павловича дышало уже несколько человек.

Разворачиваясь к Мисикову, зажужжал, застрекотал динамик дальней громкоговорящей связи, но праздничную побудку расстроил Граф. Он закончил сбор мусора, подтянул сползшие к паху штаны, взял ведерко и довольный, что наконец-то выпрямился, бодро двинулся к наветренному борту. Он еще не постиг второго морского закона о ветре. Граф уже поднес ведерко к фальшборту, когда кто-то негромко свистнул. Граф остановился, Володька Мисиков вскочил со шкрябкой в руках, Виталий Павлович осмотрел простодушные лица столпившихся на мостике, а Василий Григорьевич Дымков разъяренно и сладко проговорил в динамик дальней связи:

— Доброе утро, Мисиков, доброе утро! Добрый день! Дальше можете не трудиться, отдыхайте, прошу вас. Скребочек положите куда требуется, — и будьте здоровы, на прогул!

Старпом картавил не больше, чем обычно, но голос его показался Виталию Павловичу не то чтобы просто ехидным, но воодушевленно-въедливым, словно Василий Григорьевич этого случая выступить по микрофону дожидался давно.

Володька Мисиков швырнул шкрябку на палубу, стащил с себя брюки, разостлал их тут же и улегся вверх светлым животом.

Коля Кравченко посмотрел на лебедочную площадку, на мостик и снова занес ведерко над планширем.

Виталий Павлович не выдержал:

— Ну кто же высыпает мусор на ветер? Он же снова весь на палубе будет, ну артист вы, мой милый! Боцман, да разъясните вы ему, наконец, что к чему!

Михаил Семенович отобрал у Графа ведро и начал что-то объяснять ему, указывая согнутым пальцем на море, на брючную ширинку, на лицо и снова на море. Граф сначала оторопело отшатывался, потом просиял, закивал согласно и вцепился в мусорное ведро. Тогда боцман хлопнул его по плечу и подтолкнул к другому борту. На мостике засмеялись. Дошло до Графа, весело сыпанул он мусор под ветер, да еще и выколотил звонко ведерко о борт. А ветерок тут же стих, пропал, словно дул он только для того, чтобы матросик узнал одну из тысяч мелочей морского обихода.