Жизнь Гюго - Грэм Робб

Пока издания «Наполеона Малого» обычного, карманного и крошечного формата проникали во Францию через Бельгию, Савойю, Ниццу, Швейцарию и порты на Ла-Манше, в штаб-квартиру полиции поступали многочисленные депеши. Тогда контрабандисты оказались на высоте. Подобное достижение повторилось лишь спустя девяносто лет, во время Второй мировой войны, когда борцы французского Сопротивления использовали примерно те же каналы. Произведение Гюго доходило до читателей как заморский, экзотический фрукт; от него смутно веяло приключениями. Книгу провозили в стогах сена, пачках с контрабандным табаком, в напольных часах, в сейфах, прикрепленных к рыболовецким судам ниже ватерлинии (их разгружали ночью, на пустынных пляжах), в выдолбленных деревянных колодах, которые выбрасывали за борт за пределами видимости телескопа береговой охраны. Их запаивали в консервные банки с надписью «Сардины». Французские туристы, приезжавшие в Сент-Хельер, надевали мешковатые брюки и уезжали, привязав к ногам кипы страниц. Гости Гюго с гордостью показывали, на какие уловки они идут: сундуки с двойным дном, обувь с двойной подметкой, полые внутри трости и сигары, скрученные из листов «Наполеона Малого», специально напечатанного на луковой бумаге. Гюго радовался, узнав, что женщины вшивают его произведение в одежду и закрепляют подвязками: высший комплимент! Экземпляр «Наполеона Малого», который хранится в Библиотеке Джона Райландса в Манчестере, наглядно иллюстрирует еще одну распространенную уловку. На суперобложке было одно слово, Paroissien («Молитвенник»){924}.

Даже самые невероятные рассказы, которые, как считалось раньше, выдумал Александр Дюма, подтверждаются досье из французского министерства иностранных дел: «Последняя мода в подпольной доставке [писал вице-консул в октябре 1852 года. – Г. Р.] состоит в небольших воздушных шарах, набитых листами бумаги, которые запускают во Францию всякий раз, как дует попутный ветер. Последние несколько дней провели опыты; сказали, что они окончились полным успехом»{925}.

По словам дочери Гюго, первую книгу – воздушный шар запускали с террасы в тыльной части дома. Тому имеется лишь косвенное подтверждение в виде слуха, будто бы Виктор Гюго на воздушном шаре летал над Парижем и разбрасывал свои книги – видимо, по нескольку страниц зараз. Через год на Северный вокзал в Париже начали привозить алебастровые бюсты Наполеона. Внутри каждого из них был спрятан экземпляр «Наполеона Малого».

Кроме того, Гюго рассылал книгу сам. Услуги контрабандистов стоили дорого: 50 франков за книгу, которую можно было продать во Франции за 60 (в сорок восемь раз больше цены, указанной на обложке){926}. Гюго просил своих адресатов во Франции прислать ему восемь разных адресов, а затем раскладывал разрозненные листы по конвертам. Потом, во Франции, листы собирали и сшивали. Такие «письма» посылались через Лондон и таким образом доходили до Парижа без красноречивого штемпеля Джерси, хотя Флобер жаловался, что характерный поддельный почерк Гюго куда более подозрителен, чем настоящий{927}. Ответы посылались на вымышленные адреса – отеля или скобяной лавки{928}. Иногда ими набивали битых кур. Возможно, последнюю уловку подсказало второе значение слова poulet («курица»): «любовное письмо».

Бдительные таможенники не уступали изобретательным контрабандистам{929}. На дороге в Лион остановили возчика в необычайно большой шляпе. В портах Нормандских островов чиновникам приказывали не проявлять никакой жалости. Одну знакомую Шарля Гюго раздели и полностью обыскали в присутствии чиновника-мужчины. Отпороли подкладки ее юбок и меховых вещей; конфисковали записную книжку, в которой рисовала каракули ее внучка; книжку послали в Париж для расшифровки. Цена новых паспортов, на которых поверх зачеркнутых слов «Французская республика» ставили штамп «Французская империя», взлетела с 25 сантимов до 5 франков. Многие британцы, ездившие на континент в начале 50-х годов XIX века, упоминают, что проверка багажа длилась часами, а сотрудник паспортной службы долго допрашивал их. «Можно подумать, – писал один британский журналист, – что вы просите руки его дочери»{930}. Суда конфисковывали, если на борту находили хотя бы фотографию одного из ссыльных, а жителей Джерси, которые привозили во Францию водоросли, заставляли рассыпать груз на пляжах Нормандии, чтобы проверить, нет ли под водорослями сочинений Виктора Гюго.

Подозрения, что такие экстраординарные меры призваны были настроить местных против беженцев, отвергаются как домыслы, однако полностью подтверждаются полицейскими досье – как британскими, так и французскими. Строго говоря, Джерси – коронное владение Великобритании, но не является частью Великобритании. Там свои законы, валюта и, хотя Гюго был довольно невысокого мнения об английском гостеприимстве («Впустите их, и пусть подыхают»), существовало естественное сочувствие к жертвам политических гонений. Только обитатели Уайтхолла делали попытку провести различие между «истинными беженцами» и «попрошайками» (сегодняшними «ссыльными по экономическим мотивам»){931}. Пока Гюго и компанию терпели уроженцы Джерси, надежды убедить правительство Великобритании выслать их было мало.

Поразительный, противозаконный успех «Наполеона Малого» – важное событие в истории современной демократии. Оправдывалось убеждение Гюго в том, что современные средства сообщения способствуют созданию международной демократической республики. Книги в воздушных шарах стали первой демонстрацией его предсказания: «В тот день, когда в небо взлетит первое воздушное судно, последняя тирания уберется под землю»{932}. К сожалению, шестьдесят лет спустя оказалось, что это не так. Успех книги подкреплял и осмысление Гюго своей новой роли: «Моя функция в чем-то сродни жреческой. Я занял место судьи и священника. В отличие от судей я сужу, и в отличие от священников я отлучаю от церкви».

Возможно это легкий бред больного манией величия, и все же его слова полностью подтверждались событиями.

В то время как произведение Гюго исполняло свое предназначение, подобное предназначению Христа, его автор занял сдержанную позицию. Судя по всему, его представления об Англии восходят к временам Клавдия и Юлия Цезаря, «благородной расе скотов». Отсутствие зеркал в домах англичан, по мнению Гюго, свидетельствовало о недостатке эстетического восприятия. Кроме того, его раздражала знаменитая английская чопорность (французы позаимствовали слово cant для обозначения особой английской формы ханжества). В Сент-Хельере было много церквей: восемь различных конфессий «суеверия», не говоря о кофейне Общества трезвости. По воскресеньям «даже собаки перестают лаять»{933}. Однажды за Вакери несколько миль шел незнакомец; наконец он осторожно подошел к нему и прошептал, что у того не заправлена рубашка{934}. Посещая общественные писсуары, Гюго заметил любопытную надпись – «Пожалуйста, поправляйте одежду перед тем, как выйти» – и вставил ее в роман «Отверженные» с примечанием: «История не обращает внимания почти на все такие мелкие подробности, да и не может поступать иначе: их поглотит Бесконечность»{935}.

Для Гюго главный недостаток англоязычного мира заключался в том, что все его обитатели говорили по-английски: «В английской фразе как будто всегда плывет облако. Такое облако по-своему красиво. У Шекспира красота повсюду», – пишет он в предисловии к пьесам Шекспира, переведенным Франсуа-Виктором. Столкнувшись с таким лингвистическим дождиком, он укрывается под зонтиком из шутливых замечаний, и некоторые вовсе не так глупы, как кажется: «Слово Саутворк произносили в то время как Соудрик, а в наши дни произносят приблизительно Соузуорк. Впрочем, наилучший способ произношения английских имен – это совсем не произносить их. Например, Саутгемптон выговаривайте так: говорите Стпнтн»{936}.

Несуществующее слово, изобретенное Гюго, на самом деле произносится очень похоже на так называемую гортанную смычку жителей юга Англии. Следует помнить, что Гюго, в конце концов, был способным лингвистом. Поэтому особенно примечательно, что он так и не выучил английский язык, хотя прожил в англоязычной среде девятнадцать лет.

Во время одной из своих последних поездок по Англии он очутился в одном купе с двумя дамами-англичанками. Те осторожно заметили: наверное, неудобно совсем не говорить по-английски. Гюго парировал: «Когда Англия пожелает общаться со мной, она научится говорить по-французски». («Они не знали, кто я такой», – объяснил он, рассказав о происшествии{937}.) На самом деле его ответ свидетельствует скорее не о шовинизме, а о любви к провокации. О французской провинции он высказывался еще язвительнее; в общем, все его высказывания допускают двоякое толкование. Возможно, ему и не хватало равенства и братства, зато дух свободы был настолько силен, что собакам позволялось гулять без намордников{938}. Для человека, принадлежавшего к одному из самых англофобских поколений в истории Франции, любую похвалу в адрес англичан или чего-то английского можно считать достойной победой над предубеждением.