Жизнь Гюго - Грэм Робб

«Всех пассажиров тошнило, кроме нас с Шарлем. Ночь мы провели одни на палубе; нас хлестали и сбивали с ног огромные волны. Наконец забрезжил рассвет. Мы увидели Гернси и красивую гавань в форме амфитеатра. Еще через несколько часов показались утесы. То был остров Джерси»{909}.

В Сент-Хельер уже прибыло несколько волн ссыльных. Хотя некоторые довольно подозрительно отнеслись к «бывшему пэру», все они пришли приветствовать Виктора Гюго, который, по сообщению французского вице-консула Лорана, имевшего официальное право вмешиваться в чужие дела, выглядел «подавленным». Обе Адели, Огюст Вакери и кошка по имени Серая, уроженка тюрьмы Консьержери, уже поселились в отеле «Золотое яблоко» неподалеку от гавани{910}. Гюго и Шарля отвезли в отель, а затем в «Братское общество» Сент-Хельера, где Гюго произнес речь. Помимо великого писателя с сыном, с корабля скромно сошла на берег седовласая дама; ее заметил вице-консул. Некоторые зеваки приняли ее за Жорж Санд{911}. Когда сообщение дошло до Парижа, министр иностранных дел, ставший настоящим специалистом по Гюго, сделал примечание на полях: «Возможно, любовница Виктора Гюго, которая была с ним в Брюсселе». Отчет продолжался бодро: «Маловероятно, чтобы Виктор Гюго подверг риску безопасность своего нового убежища неблагоразумными выступлениями».

Через пять дней вице-консул узнал о речи Гюго. «Г-н Виктор Гюго, не тратя напрасно времени, воспользовался преимуществом той вольности, какую допускают английские законы в части устного и письменного слова, а также ложной безопасностью, предложенной ему демагогическим клубом Сент-Хельера. Он тут же вступил в него и стал произносить пылкие речи, направленные против французского правительства. Он даже самым прискорбным образом оскорбил принца-президента. От повторения его оскорблений я воздержусь»{912}.

Повторять оскорбления Гюго не было смысла, потому что, если не считать фразы «зловещие намерения Елисейских Полей», других просто не было. Гюго призывал всех изгнанников объединиться, выступить единым фронтом против врага{913}. А между строк можно было прочесть нечто удивительное: Гюго хотел, чтобы его оставили в покое. После того как его совесть успокоилась, он увидел впереди новые горизонты. Жизнь заново обретала приятную симметрию. Вначале политическая деятельность совершенно затмила его творчество. И вот события, причиной которых стала его политическая деятельность, должны были дать толчок самому поразительному художническому возрождению в литературе XIX века.

Остальные члены его семьи надеялись хотя бы до некоторой степени жить как прежде. В Сент-Хельере имелись театр, публичная библиотека, семь книжных магазинов. Выходило девять еженедельных газет, пять из них на французском языке. У местного бакалейщика имелось полное собрание сочинений Виктора Гюго. Они очутились вовсе не в пустыне; их страхи оказались напрасными. К сожалению, Гюго настроен был на символические поступки. Он с презрением отверг Сент-Хельер и обосновался в белом квадратном доме среди скошенных полей на краю городка. Дом стоял почти в одиночестве и выходил на море. Гюго назвал свое жилище по улице, на которой тот находился: «Марин-Террас»{914}. Столовая и оранжерея с задней стороны дома выходили на широкую террасу, переходившую в каменистый наклонный сад, где росли бархатцы (местные жители подавали их на гарнир к угрю). Сад спускался к незащищенному от ветра песчаному пляжу. Справа виднелся замок Елизаветы; слева – пляж Азетт и причудливый старинный волнолом, который Гюго назвал «скопищем бедренных костей и коленных чашек, пораженных анкилозом». При отливе и в ясную погоду на горизонте можно было разглядеть смутное облако – французский берег. Мерцающая звезда на востоке была маяком Сен-Мало. Гюго видел его из окна спальни, расположенной над столовой: «Солнце встает с той стороны. Хороший знак».

Не успели Гюго расставить книги на каминных полках и задрапировать упаковочные ящики тканью, как на «Марин-Террас» зачастили шпионы. Подобно инспектору Жаверу из «Отверженных», вице-консул Лоран, видимо, считал приезд Гюго личным оскорблением. Очевидно, писал консул, слухи о заговоре с целью тайно ввезти во Францию шайку наемных убийц имеют под собой основание: Виктор Гюго снял дом на окраине города, почти на берегу. Когда Шарль купил небольшую лодку, в Париже страшно разволновались; линейные крейсеры привели в боевую готовность. Когда же ничего не произошло, вице-консул так объяснил их хитрую уловку: «Возможно, чтобы сбить нас со следа, беженцы на время станут рыбаками»{915}.

Описание, данное Гюго «Марин-Террас» в «Вильяме Шекспире» как «тяжелого белого куба… в форме гробницы», отдает темными тонами, которые он использовал для своих портретов в ссылке. Декорации расставили в ноябре, когда Франсуа-Виктора оторвали от его любовницы-актрисы и когда с Ла-Манша подули пронизывающие ветра. Дорога, ведущая к «Марин-Террас», была пустынна, если не считать редких телег, наполненных водорослями. Во время шторма ужасно дребезжали подъемные окна, которые Гюго сравнивал с гильотинами. Дом резонировал, «как риф».

«Вдруг сын возвысил голос и спросил отца:

– Что думаешь ты об этой ссылке?

– Что она будет долгой.

– Чем ты намерен ее заполнить?

Отец ответил:

– Буду глазеть на океан.

Наступило молчание. Первым заговорил отец:

– А ты?

– Я, – ответил сын, – буду переводить Шекспира».

Но летом 1852 года впечатления были совершенно иными: «Небольшое гнездышко у моря, которое городские газеты называют „превосходной резиденцией на пляже Азетт“. Это настоящая лачуга, зато ее фундамент омывается океаном»{916}.

Гюго прожил на острове Джерси три года, хотя, наверное, уместнее говорить не об одной, а о нескольких жизнях: жизни его творчества, жизни его сознания, жизни изгнанника (в основном обреченного время от времени встречаться с собратьями-ссыльными) и жизни, которую он оставил в Париже и которая уныло лежала поверх «компостной кучи» книг в углу его комнаты в «Марин-Террас» в виде вырезки из местной газеты с рекламой «Молчаливого друга»: пособия по мастурбации и как с ней покончить[34]{917}.

С первых же дней Гюго озаботился тем, как распространить «Наполеона Малого»: «Давайте раздуем ветер». В газете, выпускаемой ссыльными, «Человек» (L’Homme) появлялись рекламные объявления, из которых ясно, что враги Наполеона III занимались садоводством и продажей фруктов и овощей, починкой часов, содержанием гостиниц и преподаванием. Гюго внес вклад в местную экономику, оживив один из традиционных для Нормандских островов промыслов – контрабанду{918}.

«Наполеон Малый» вышел в Брюсселе через два дня после того, как Гюго прибыл на Джерси; 8500 экземпляров разошлись менее чем за две недели. К концу 1852 года напечатали 38 500 экземпляров; их читали вслух на тайных собраниях по всей Франции и переписывали от руки. «Наполеона Малого» переводили на другие языки. В Германии Napoleon der Kleines вышел в Бремене, Гере и Муртене, Napoleone il Piccolo, напечатанный в Лондоне, вскоре появился в Италии. Вышло издание на испанском языке и по крайней мере три пиратских издания во Франции. Только в Мексике, как будто предчувствуя французское вторжение 1862 года, вышло два перевода: Napoleon el Chiquito и Napoleon el Pequeño{919}. Ни за одно такое издание Гюго гонорара не получил, хотя мексиканское правительство наградило его золотым пером с гравировкой{920}. В Лондоне слова «Виктор Гюго» и «Наполеон Малый» появились на двойных рекламных щитах, на бортах железнодорожных вагонов и на стенах двух тысяч домов в обрамлении цветов французского флага. Читателям предлагался выбор. «Наполеона Малого» можно было купить в сериях «Современная французская литература» и «Народное дешевое издание»{921}. Книга стала одним из осенних бестселлеров. По словам Гюго, отрывки из «Наполеона Малого» появлялись в газетах «от Лондона до Калькутты, от Лимы до Квебека». Общий тираж, судя по всему, составлял «более миллиона экземпляров»{922}.

Читатели, которые хотели больше узнать об авторе, покупали двухтомник «Произведений ораторского искусства», в котором собрали все публичные высказывания Гюго, начиная со вступительной речи во Французской академии в 1841 году. Знаменитое утверждение Эдмона Бире, что Гюго будто бы «причесывал» собственные речи, вставляя в них политически корректные замечания и шутки, которые он придумал много лет спустя, в большой степени является преувеличением{923}. Огромное впечатление производит другое. Как утверждается в «Примечании издателя», очень немногие политики способны собрать все свои высказывания за последние двенадцать лет в одной книге!