Жизнь и реформы - Михаил Горбачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Информация от комиссии начала поступать 27 апреля. Она сопровождалась всяческими оговорками, носила сугубо предварительный, констатирующий характер, не содержала каких-либо выводов. Сообщалось о взрыве, гибели двух человек, массовой госпитализации людей для контроля, о мерах по локализации пожара, остановке остальных трех блоков. Сообщалось, что в момент взрыва произошел выброс радиоактивных веществ.
28 апреля Рыжков доложил на Политбюро о первых результатах работы комиссии. Вечером 28 апреля на этой основе было дано сообщение по телевидению, а на следующий день в газетах. Затем сообщения публиковались регулярно по мере поступления новых сведений. Отвожу решительно обвинение в том, что советское руководство намеренно утаивало всю правду о Чернобыле. Просто мы тогда ее еще не знали.
Учитывая чрезвычайный характер аварии, мы уже 29 апреля создали оперативную группу Политбюро во главе с Рыжковым, которая действовала круглосуточно. Протоколы и другие материалы о ее работе ныне опубликованы.
В первые дни мы интуитивно, поскольку все еще не было полной информации, чувствовали, что проблема приобрела драматический характер и последствия могут быть очень тяжелыми. Нужна была информация из первых рук. Рыжков и Лигачев 2 мая вылетели на место аварии, к ним присоединился Щербицкий. Они посетили район бедствия, заслушали информацию правительственной комиссии, беседовали с жителями.
Масштаб беды день за днем вырисовывался все более отчетливо. Стало понятней, что надо делать. На первом месте была задача обеспечить безопасность людей. К проведению сплошного медицинского контроля подключили буквально все, чем располагали. Была развернута сеть медицинской помощи, охватившая почти миллион человек, в том числе более 200 тысяч детей. Правительственная комиссия приняла решение о выселении людей из города Припяти. Как только была составлена первоначальная карта радиационного загрязнения и ученые сделали вывод о невозможности проживания там, началась эвакуация населения, сначала из 10-, затем из 30-километровой зоны. Дело оказалось чрезвычайно трудным: люди не хотели выезжать, пришлось выселять их принудительно. В первых числах мая переселили примерно 135 тысяч человек и установили контроль над всем районом.
Сложнейшей инженерной и научной проблемой стал сам разрушенный блок реактора — существовала опасность его провала. Об этом академик Велихов рассказывал журналистам в начале мая: «Сердце реактора — раскаленная активная зона как бы висит. Он перекрыт сверху слоем из песка, свинца, бора, глины, а это дополнительная нагрузка на конструкции…Удастся его удержать или он уйдет в землю? Никогда и никто в мире не находился в таком сложном положении».
Принимались меры, чтобы не допустить попадания радиоактивных веществ через грунт в Днепр. Были переброшены войска химической защиты, сосредоточена необходимая техника, развернуты работы по дезактивации. Члены правительственной комиссии работали безвыездно, затем перешли на недельные дежурства. Возглавляли комиссию по очереди Щербина, Силаев, Воронин, Маслюков, Гусев, Ведерников и опять Щербина. Круглосуточно работали научные институты в Москве, Ленинграде, Киеве, других городах, решая десятки необычных проблем. К этому была подключена практически вся страна. В те тревожные дни 1986 года проявились лучшие качества наших людей: самоотверженность, человечность, высокая нравственность. Многие просили направить их в район Чернобыля, предлагали бескорыстную помощь.
Ликвидация последствий взрыва обошлась в 14 миллиардов рублей, потом поглотила еще несколько миллиардов. Организованными усилиями удалось ограничить число пострадавших и локализовать аварию. К июлю была разработана концепция «саркофага», затем в сжатые сроки возведено уникальное защитное укрытие для поврежденного реактора с постоянно функционирующей системой контроля за его состоянием. У экспертов МАГАТЭ не было претензий, они признали: делается все, что возможно и необходимо.
И все же… Считаю нужным сказать со всей откровенностью: в первые дни не было ясного понимания того, что происшедшее — катастрофа не только национального, а мирового масштаба. Представление об ее истинных размерах формировалось по мере накопления информации. Но, как известно, «природа не терпит пустоты», отсутствие полной ясности порождало слухи, панические настроения. И тогда, и сейчас высказываются критические суждения о действиях руководства Украины, Белоруссии, руководства Союза. Исходя из того, что мне известно, я бы не стал подозревать кого-то в безответственном отношении к судьбам людей. Если что и не было сделано своевременно, то прежде всего из-за незнания. Не только политики, но и ученые, специалисты не были готовы к адекватному восприятию случившегося.
Крайне отрицательно сказалась закрытость, секретность атомной энергетики, отягощенная ведомственностью и монополизмом в науке. Об этом я говорил на заседании Политбюро 3 июля 1986 года: «Мы 30 лет слышим от вас — ученых, специалистов, министров, что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас, как на богов. А кончилось провалом. Министерства и научные центры оказались вне контроля. Во всей системе царили дух угодничества, подхалимажа, групповщины и гонения на инакомыслящих, показуха, личные и клановые связи вокруг руководителей».
Свою роль сыграла «холодная война», взаимная закрытость двух военных блоков, в том числе в атомной энергетике. Почти ничего не было известно о ста пятидесяти одной значительной утечке радиации на АЭС в мире, опыте ликвидации последствий аварий. Академик В.А.Легасов говорил, что вероятность ядерных аварий считалась крайне малой, вся мировая наука и техника не очень-то были к ним подготовлены. Царили самоуспокоенность, даже легкомыслие. До сих пор помню о заявлениях на Политбюро, сделанных сразу после аварии академиками А.П.Александровым и Е.П.Славским. Они стояли у истоков нашей атомной энергетики, были творцами этой техники, люди заслуженные, уважаемые. Но то, что мы от них услышали, больше походило на обывательские рассуждения — ничего, мол, страшного не произошло, такие вещи бывали на промышленных реакторах: стакан-другой водки выпьешь, закусишь, отоспишься — и никаких последствий.
Ведомственность не просто мешала делу. С ней «истончалось» нравственное начало, без которого знание грозит стать источником смертельной опасности. Боязнь проявить инициативу, страх перед начальством и стремление избежать ответственности сыграли крайне негативную роль. Не выдержал проверки механизм принятия решений.
Постепенно начали вырисовываться все последствия аварии. Поначалу наибольшее беспокойство вызывала судьба Киева и Днепра. А самый тяжелый удар пришелся на Белоруссию, особенно Могилев, — из-за розы ветров. Потом обнаружили загрязнение в Брянской области и дальше, около Тулы.
В середине мая я выступил по телевидению: выразил сочувствие пострадавшим, рассказал о принимаемых мерах, воздал должное мужеству людей, участвовавших в ликвидации последствий аварии. Поблагодарил я и всех тех за рубежом, кто откликнулся на нашу беду р протянул руку помощи. Первыми должен назвать американских медиков Р.Гейла и П.Тарасаки, президента МАГАТЭ Х.Бликса. Государственные и общественные организации, фирмы и частные лица из многих стран присылали средства тушения пожара, робототехнику, лекарственные препараты. Это была беспрецедентная кампания солидарности.
В то же время некоторые зарубежные пропагандистские центры выплеснули поток обличений, свидетельствовавший, что они не столько обеспокоены самой трагедией, сколько пытаются ее использовать для дискредитации нашей новой политики. Кое-кто и внутри страны попытался сделать Чернобыль предметом политических спекуляций. В этой связи хочу вернуться к вопросу об информации населения и мировой общественности.
В Политбюро высказывались две точки зрения. Одна — информацию надо расширять постепенно, чтобы не допустить паники и не нанести тем самым еще больший вред. Сторонники этой точки зрения не были оригинальными: неоперативное оповещение населения и даже своего правительства отмечалось во всех крупных ядерных инцидентах в других странах. Да и сейчас, нет-нет, газеты сообщают о попытках придержать или даже вовсе утаить сведения о неполадках на АЭС. И все-таки у нас возобладала другая точка зрения — выдавать информацию по мере поступления полностью, без ограничений, но она должна быть достоверной.
Моя позиция была однозначной. На заседании Политбюро 3 июля я говорил: «Ни в коем случае мы не согласимся скрывать истину ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью. Мы несем ответственность за оценку происшедшего и правильность выводов. Наша работа теперь на виду у народа и всего мира. Думать, что можно ограничиться полумерами, ловчить, недопустимо. Нужна полная информация о происшедшем. Трусливая политика — это недостойная политика». Меня поддержали Рыжков, Лигачев, Яковлев, Медведев, Шеварднадзе. Чернобыль стал жесткой проверкой также и гласности, демократии, открытости,