Карта неба - Феликс Пальма

Первым, что привлекало внимание среди многочисленных свойств и извивов его души, была удивительная коллекция комплексов, которые он старательно культивировал в себе и считал, что они превращают его в низшее существо по сравнению с прочими смертными. Уэллс был помешан на недостатках своей личности, и они внушали чувство, будто он попадает в невыгодное положение, когда приходит пора вступать в отношения с окружающими. В этом букете небольших и незаметных аномалий выделялись прежде всего две: разное фокусное расстояние в его глазах и, самое главное, странный дефект мозга, который мог казаться проницательным и дальновидным, когда того требовали обстоятельства, но не только был не способен удержать в памяти даты, цифры и имена людей или вдруг переставал работать, словно засорившийся водопровод, когда сталкивался с житейскими проблемами, которые мог решить буквально любой, но также приводил своего обладателя к мысли, что его впечатления об окружающей действительности не столь полны и ярки, как у других людей. Его мозг был поврежденным ситом золотоискателя, задерживающим речной песок и пропускающим крупинки золота. В итоге Уэллс выглядел слегка рассеянным и часто впадал в задумчивость, из-за чего казался неискренним или неестественным, когда проявлял интерес к другим людям. Короче, его способность ощущать эмпатию к ближнему равнялась нулю. Мы могли бы даже утверждать без боязни впасть в преувеличение, что ему не удавалось ощущать эмпатию даже к себе самому. И, наверное, для того, чтобы не стать для самого себя неразрешимой головоломкой, Уэллс отыскал физическое объяснение указанным изъянам. В частности, он подозревал, что дефекты его мозга объясняются тем, что размер его черепа меньше нормального, — достаточно было вспомнить насмешки друзей, когда они обменивались шапками во время игры, — а потому сонная артерия не снабжает серое вещество кровью столь щедро, как должна бы была. Однако что могли значить все эти комплексы для человека, осуществившего свою мечту и попавшего в число немногих избранных? Действительно, превращение в писателя следовало считать компенсацией за все его предполагаемые слабости. К сожалению, Уэллс был убежден в верности распространенного изречения «не согрешишь — не покаешься», ибо подозревал, что из всех населяющих нашу планету людей писатели — самые несчастливые.

Однако меланхолия овладевала им, разумеется, не всегда. Временами его целиком охватывало ощущение счастья. И захлестывало восхитительное чувство полноты жизни, пока рассудок все не портил. Сейчас, например, когда Уэллс проснулся и увидел рядом доверчиво прижавшуюся к нему во сне Джейн, его наполнило яркое ощущение благополучия. В самом деле, все, что у него было, все, чем он был, опиралось на столп с женским именем: Эми Кэтрин Роббинс, то есть Джейн, его Джейн. Эту женщину четырьмя быстрыми росчерками пера он превращал в симпатичную фигурку, героиню рисунков, с помощью которых они скрашивали серые домашние будни, потешались над самими собой и очищали от налета рутины свои любовные отношения, а потом складывали эти листочки в отдельный ящик, возможно, для того, чтобы в старости, когда ценность времени возрастает, их рассматривать.

Уэллс стал писателем благодаря ей, в этом не было никакого сомнения, потому что все сомнения улетучились с годами, он изгнал их, возможно, бессознательно, движимый необходимостью признать, что Джейн играет ключевую роль в его судьбе, став необходимейшим человеком, и без нее он не мыслил свою жизнь. Она перестала занимать эфемерное положение, на которое он с такой легкостью определил ее в первые дни их знакомства, когда относился к ней как к своему капризу. Да, резцы судьбы немало потрудились, чтобы изваять фигуру писателя, однако именно жена, приложив своевременно руку, придала скульптуре законченность. Без нее все усилия его ангела-хранителя ввести его в литературу ни к чему бы не привели.

Позвольте теперь коротко суммировать подробности происшедших с ним изменений, и тогда мы еще четче сможем представить себе его исстрадавшуюся душу. В возрасте всего семи лет в нее было заронено семя литературы, что произошло, возможно, довольно стремительным, но зато чрезвычайно эффективным способом: волей судьбы этот ребенок сломал ногу и таким образом получил превосходный предлог, чтобы в течение долгого времени без помех предаваться такому пагубному — с точки зрения его родителей, разумеется, — занятию, как чтение, ибо среди игрушек, тетрадок и прочих подарков, коими его осыпали соседи и родственники, были также и книги. Да, множество книг, и они навсегда отравили его, научили искусству убегать от самого себя, уноситься вдаль, летать над горами, островами и дальними морями, в то время как телесная оболочка, в которую он был заключен, оставалась лежать в кровати. К сожалению, его мать не стала тем человеком, который взялся бы поливать это семечко, чтобы из него выросло таящееся в нем дерево. Наоборот: Сара Уэллс была убеждена, что профессия торговца галантереей — это лучшее, о чем может мечтать мужчина, а потому все отрочество Уэллс провел в лавках, торгующих сукном, хотя он всячески стремился оградить от несправедливостей судьбы свое призвание, так рано проснувшееся и тайно развивавшееся в нем. В знаменитой мануфактурной лавке «Роджерс и Деньер», а также во многих других, куда устраивали нашего бунтаря, он то и дело впадал в задумчивость и потому ошибался со сдачей, когда его ставили на кассу, но чаще подросток приводил в порядок витрины, выбивал ковры и продавал свернутое в рулоны серое полотно, льняные и хлопчатобумажные ткани, разные виды кретона, скатерти и прочие вещи, на которые удивительным, с его точки зрения, образом находился покупатель и которые, казалось, существовали лишь для того, чтобы занять его, заставить прилагать титанические усилия, дабы в итоге он не оставил никакого следа в мире, если не считать того, что сотня домов обзавелась благодаря ему приличными гардинами. Когда вечером его усталое тело валилось на тюфяк в зловонном подвале, где ютились служащие магазина, Уэллс не мог избавиться от ощущения, словно он один из тех скворцов, выписывающих круги в небе, что думают, будто летают по собственному почину, в то время как они лишь следуют за стаей. Тогда он решил возмутиться, восстать, взбунтоваться против судьбы, к которой подталкивала его мать. Ничто не спасает от головокружения лучше, чем вращение в обратную сторону, сказал Шекспир. И Уэллс попробовал вращаться в ином кругу, а впоследствии, после многолетней изнурительной борьбы с матерью, добился того, что его жизнь вообще вошла в иное русло — русло учебы и протекала теперь в гораздо более приятной и стимулирующей среде, где к нему пришло утешительное ощущение: он тратит себя не напрасно, словно одинокая свеча, догорающая посреди бескрайней пустыни. Ему удалось устроиться помощником учителя в средней школе Мидхерста, а спустя некоторое время, благодаря своевременной стипендии, поступить в Лондонский педагогический колледж, где преподавал профессор Гексли, знаменитый физиолог, ярый сторонник теории Дарвина. Именно он открыл Уэллсу мир как неиссякаемый источник всяческих знаний, из которого каждый должен напиться. Под его руководством Уэллс научился препарировать кроликов и мастерить барометры, участвовал в дебатах по проблемам физики, которые разожгли его воображение, а самое главное — попутно снабдили его материалом и идеями на будущее.