Карта неба - Феликс Пальма

Тогда-то он и начал писать, убежденный в том, что в нем живет потенциальный писатель, который должен научиться делать первые шажки на бумаге, а сводить пока концы с концами ему поможет преподавание. Однако его начальные опыты были всего лишь пародией на литературу, в них не чувствовалось ни таланта, ни воображения, причем он не искал применения научным или общим знаниям, постепенно без всякой системы накапливавшимся в его мозгу, словно старая рухлядь на чердаке. К счастью, судьба снова устроила ему передышку, чтобы он смог поразмышлять над своей неудачей, причем сделала это с той же категоричностью, что и в прошлый раз: он повредил почку во время футбольного матча в Холтовской академии в Рексхэме, где преподавал. Осмотревший его после этой травмы местный врач без колебаний нашел у него туберкулез, а это в те времена было равносильно тому, чтобы одарить его романтической аурой как человека, отмеченного печатью смерти. Вначале потрясенный диагнозом Уэллс воспринял свое новое состояние безнадежно больного мужественно — он ощутил себя персонажем сентиментального романа, хрупким и милым созданием, осужденным на неожиданную и преждевременную смерть, над чьей судьбой дамы проливали столько слез. Но затем он опомнился, решив восстать против зловещей болезни, которая столь самонадеянно сулила ему близкий конец, но не только потому, что она ставила крест на его желании жить и стремлении доказать миру, на что он способен, но и по другой, гораздо более простой и серьезной причине: он не хотел умереть девственником. Вот что заставило его отчаянно уцепиться за жизнь. Можно сказать, это было сексуальное восстание: неизбежность смерти превратила соитие с женщиной в такой необходимый и до безумия желанный опыт, что мысль о том, что он будет похоронен, не изведав его, была для него невыносимой.

Но, как мы говорили, болезнь подарила ему еще одну передышку в его жизненной борьбе, поскольку слово «туберкулез» послужило ему бессрочным пропуском в Аппарк, роскошное имение, раскинувшееся за холмом Картинг-Даун, в котором его мать была экономкой. Там, в уютной солнечной комнате, Уэллс пережил многочисленные перепады в состоянии здоровья, но зато вновь встретился с книгами. За четыре месяца, проведенные в Аппарке, он прочел множество стихов, романов и другой литературы, попадавшей ему в руки, но уже не как ненасытный читатель, а как внимательный новичок в писательском деле, как упорный претендент на место на литературном Парнасе. Он внимательно читал прозу, обращая внимание на гибкость фраз, внутреннюю музыку каждого абзаца, повороты и извивы сюжета, своевременно воскрешенные и извлеченные из недр словаря эпитеты. Он читал, впервые осознавая, что перед ним произведение искусства. Читал глазами исследователя, убежденного, что если внимательно препарировать каждую страницу текста и покопаться в его недрах подобно тому, как он проделывал это с кроликами в педагогическом колледже, то он сумеет воспроизвести любой стиль. Читал с уверенностью, что если будет писать с тем же усердием и использует те же средства, какими пользуются авторы, чьи имена стоят на обложках этих книг, а не те бесцветные и невыразительные приемы, к которым он до сих пор прибегал, то может стать одним из них. Там, в тиши своей уютной комнаты, Уэллс испытал спасительное откровение, своего рода смену перспективы, и это в конце концов спасло ему жизнь. Он понял, что обладает необходимым оружием, чтобы писать, что, к счастью, он с ним родился. И теперь нужно было лишь заточить его и научиться с ним управляться, применить на практике те же уловки и выпады, что и прочие мастера, фехтующие словом. Гораздо яснее сознавая теперь, что такое литературное произведение и чего он может достичь, если вооружится терпением, Уэллс перечитал до сих пор им написанное, ужаснулся и все сжег. Он с удивлением обнаружил, что у него почти полностью отсутствуют элементарные понятия о том, что такое ремесло писателя и какой силой обладают слова. Выходит, до сих пор он по-настоящему и не писал. На самом деле он лишь исписывал листок за листком своими каракулями, считая себя писателем просто потому, что умел сочинять. Но литературой тут и не пахло. Он долго размышлял над этим, бродя среди окружавших Аппарк холмов, поросших тисами, и неожиданно почувствовал непреодолимое желание выздороветь и вернуться в мир, откуда он недостойно сбежал, готовым ко второму раунду благодаря своим новым перчаткам. В общем, можно сказать, что он возродился, подобно птице Феникс, среди вересковых лугов Аппарка.

Обновленный, чувствовавший себя на подъеме, Уэллс решил устроиться на приличную работу в Лондоне на то время, пока он овладеет тайнами писательского мастерства. К сожалению, нескольких месяцев хватило, чтобы угасли надежды, что когда-нибудь его книги станут для него источником дохода. Несмотря на все усилия и жертвы, несмотря на то, что он злоупотреблял работой в ущерб своему хрупкому здоровью, — в тот период денег ему хватало лишь на то, чтобы питаться одним хлебом с сыром да иногда вареными яйцами — единственным, что удалось вырвать тогда у жизни, стали публикация нескольких очерков, которых никто не понимал, диплом по зоологии и неудачный брак с собственной кузиной Изабеллой. Свое тогдашнее существование он грустно сравнивал с греблей в болоте, но тут появилась Джейн, которая помогла ему расчистить путь к его истинной цели.

Джейн, его Джейн появилась в жизни Уэллса одним ничем не примечательным утром, принеся с собой скромную нежность рассвета: Уэллс вошел в класс, чтобы начать занятия по биологии, как вдруг среди леса голов опостылевших студентов приметил хрупкую светловолосую девушку с глазами цвета мокрой земли, которая восторженно улыбалась ему с дальнего ряда. Эта студентка не переставая бомбардировала его умными вопросами, и потому столь естественным показалось ему приставить свободный табурет к своему столу, чтобы просветить ее в области сравнительной анатомии. Вскоре обычных занятий стало им не хватать, и они начали удлинять их, беседуя в пустом классе или прогуливаясь до вокзала Чаринг-кросс. Уэллс и сам не заметил, как интерес к отважному уму девушки перерос в сердечную привязанность к ее личности в целом. По мере того как шло время, он все четче видел в ней тип подруги, в которой нуждался, рядом с которой он сможет побороть внутреннее одиночество и достичь равновесия, необходимого для того, чтобы активно противостоять жизни. В итоге, как это обычно случается, их крепнувшая день ото дня дружба привела к распаду его брака. В действительности, несмотря на сложную подоплеку, какую Уэллс хотел придать этому событию, все произошло ужасно просто: ему пришлось выбирать между двумя противоположными личностями — своей бесцветной и холодной кузиной и начитанной и веселой Джейн. Конечно, он выбрал ту, в которой больше нуждался. Они сочли себя уникальной парой, и это помогло им превознести свои чувства, назвать страстью то, что на самом деле было интеллектуальным родством, единством жизненных интересов, далеким от всякой пылкости. То, что случилось с ними, это небывалое доселе событие, сказали они друг другу, это любовь, отличная от той, что испытывают прочие смертные, это повелительная страсть, если воспользоваться терминологией Шелли. И она давала им право делать что угодно во имя своей любви, от которой у них конечно же не мог не помутиться разум, — например, отбрасывать мораль, принятую в каждой сфере жизни. Устав от общественного осуждения их отношений, они поженились, как только Уэллс получил развод, несмотря на то что отрицали брак, и такое презрительное отношение к этому институту якобы было еще одним свидетельством просвещенного и возвышенного духа, который они считали необходимым культивировать. И Уэллс сразу же понял, что не ошибся, потому что Джейн немедленно взяла на себя роль образцовой подруги: она перепечатывала на машинке его рукописи, правила статьи и даже давала советы, как улучшить текст, ведала финансами, заполняла его налоговые декларации — в общем, освобождала мужа от всех рутинных дел, которые заставили бы его спуститься на землю из волшебного края грез, где он пребывал большую часть дня. Да, такова была Джейн, его Джейн, удобная союзница, сообщница во всех преступлениях, жрица, занятая защитой урожая от холода и града, и только изредка она уединялась в своем крохотном кабинете, где могла освободиться от образа, в котором с таким удовольствием и пользой представала перед ним, и поработать над своей скромной и утонченной прозой. С умиротворенной улыбкой Уэллс допускал существование этого островка личной жизни жены и даже поощрял ее, зная, что она счастлива посоперничать с Эдит Ситуэл, сидя в своей комнатушке и следуя за полетом изысканной фантазии, которая его оставляла равнодушным. В конце концов им удалось сконструировать идеально работающую машину, наладить спокойную и активную жизнь, чья гармония происходила из обоюдного желания понять и извинить недостатки другого, создать нерушимый союз, опирающийся на первоначальное влечение, которое оба негласно замаскировали под страстную любовь.