Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

делает нас людьми, – культура и свобода. Все это сложно обрести и легко потерять (вспомните эту чудесную фразу о детигрированности и обесчеловечивании!). Человек из числа творческого меньшинства идет за это на бой, а человек-масса думает, что это все существует само собой, как земля и небо, как полученный им капитал в банке. Он, оказываясь наследником великой, сложной и хрупкой культуры, не понимает, откуда все это взялось. Человек-масса – вечный ребенок, который оказался при этом владельцем… допустим, крутой и сложной техники. Допустим, он даже умеет водить машину, но думает, что она сама создалась. И этот ребенок играет со спичками. Он – наследник культуры, без ответственности, без понимания, как она возникла, устроена, работает, созидается. Он – потребитель, а не творец, могильщик культуры, а не ее созидатель. Новый варвар. Воинствующий мещанин. Инфантильный и нетерпимый конформист. Еще не человек, по недоразумению возведенный в достоинство человека, но не знающий, что это – быть человеком, какой риск, какая трагедия и опасность.

О каких еще двух важных факторах формирования и атрибутах человека-массы необходимо сказать? Важные атрибуты формирования человека-массы, с которыми связывает его генезис Ортега, – это избыточно стремительное развитие науки и техники. Кто является идеальным человеком, идеальным типом (говоря по-веберовски) среди человека-массы? Это узкий специалист, технократ и профессионал. Этот человек не видит целого, не ставит общих и ценностных вопросов, не рефлексирует. Инженер, техник, ученый, который долгие годы прекрасно делает свое дело, а потом узнает, что… он всю жизнь делал газовую камеру или атомную бомбу! Человек, который не имеет видения мира в целом, и с этим узким и нетерпимым самодовольным мировидением он агрессивно воспринимает все. Человек, движимый, говоря по Веберу, одной «целевой рациональностью», установкой на голую эффективность, на «как?», а не на «зачем?». Мы живем в эпоху огромной фрагментаризации человека. Каждый занят своим узким делом и, являясь частью гигантской и бесчеловечной Машины, не видит и не хочет видеть целого. Человек становится кусочком человека (вспомните мысли Шиллера об этом). Раньше Университет (от слова: «универсальный»!) готовил никак не профессионалов, не узких и слепых специалистов-технократов, а универсального, гармоничного человека (по крайней мере, концепция гумбольдтовского университета на это нацелена). А современный узкий технократ, инженер знает только свой участок. А как заметил еще Паскаль, знание части без знания целого – незнание. Даже редкие гении оказываются заложниками властей, генералов, спецслужб, политиков и бандитов (между коими мало различий), не понимая: а что и зачем, собственно, они делают? Испанский философ безошибочно точно констатирует: в авангарде человека-массы идет утилитарный узкий специалист, прекрасный профессионал, но никудышный человек! Мы живем в эпоху предельного раздробления человека, когда общее видение теряется, мировоззренческие вопросы даже не ставятся, и с этим крайне узким видением такой человек агрессивно берется рассуждать обо всем!

И еще одна важная тема, особенно дорогая моему анархическому сердцу. Ортега связывает творческое меньшинство с обществом; это люди-катализаторы, люди-инициаторы общественной мысли и совести. А человек-масса у него, напротив, неразрывно связан с государством. С тем государством, которое его учитель Ницше называл «самым холодным из всех чудовищ». «Последний человек» Ницше тесно связан с государством. Об этом писали и многие другие замечательные авторы, скажем, Алексис Токвиль в «Демократии в Америке» или Джон Стюарт Милль в трактате «О свободе». Человек-масса гармонически связан с ростом бюрократизма, этатизма, государственной централизации, насаждающей патернализм и разрывающей живые связи между людьми, уничтожающей общинное начало солидарности. Он инфантилен, и потому ему невыносим и не нужен риск, противопоказана ответственность и неопределенность, ужасна свобода. Человек-масса идет на поклон к этому «холодному чудовищу» – Государству, и молит его: «Возьми мою свободу! Но дай мне взамен готовый смысл жизни, один на всех, накорми меня, сними с моих плеч ношу ответственности!» (Тут, конечно, сразу вспоминается Великий Инквизитор.) Поэтому в тесной связи с появлением человека-массы идет чудовищное нарастание тотального государства – бюрократии, централизации.

А творческое меньшинство – это, напротив, неформальный авангард общества, которому государственный Левиафан противостоит и которое стремится поглотить. Оно способно к рефлексии, независимости, автономии, самоорганизации и сопротивлению – ко всему тому, что исключается человеком-массой. Параллельно и в связи с человеком-массой нарастает бюрократия, растет кафкианский мир безумной рациональности государственного отчуждения. Тоталитарные движения и режимы, такие как большевизм, нацизм и фашизм, Ортега-и-Гассет считал крайними проявлениями человека-массы и всеобщей этатизации жизни. Помните, как Муссолини блестяще и лаконично определял сущность тоталитаризма: «Ничего вне государства, помимо государства, против государства; все для государства, во имя государства и через государство»? Человек-масса бросается в объятия тоталитарного государства, а творческое меньшинство во главе общества сражается с этим Левиафаном. В этой работе можно уловить социальные наблюдения и моменты, но в целом «Восстание масс» – это, конечно, не социальная критика и не политический трактат, это – антропологическая экзистенциальная концепция. Еще и еще раз повторю и настаиваю: хотя можно при желании уловить в этой книге какие-то элитарные, аристократические моменты (как и в мыслях Ницше, столь любимого испанским философом), в целом это, конечно, не социологическое и не политическое сочинение. Это экзистенциальная концепция, причем Оргега-и-Гассет противопоставляет здесь два типа личности и отношения к жизни: подлинный и неподлинный, творческий и инертный. И он пророчески предвидит, что человек-масса – это главная опасность, угрожающая современной культуре, европейской историей порожденная и угрожающая ее основаниям. Человек-масса страшен именно своей воинствующей обезличенностью, агрессивным конформизмом, стадным патернализмом, нетерпимостью к любой свободе, аппеляцией к растущему тотальному государству.

Высшая ценность европейской культуры – личность, а человек-масса пилит сук, на котором сидит: это гибель личности, деперсонализация. Такой человек – это миф (в самом высоком смысле этого слова, как сущностная ткань реальности), а не социальная категория. Такой тип отношения к жизни, переживания жизни встречается в любом социальном слое. Человека-массу характеризует стремление к тому, чтобы быть таким же, как все: ликующая стандартизированность, обезличивание в агрессивной форме, нетерпимое отношение к иному. Это воплощенный в миллионах взбесившийся стадный инстинкт. Ну, не буду все пересказывать, тем более что большинство из вас читали эту интересную и важную, хотя и не бесспорную книгу.

Еще раз осмыслим сказанное и проговорим ключевое. Ортега противопоставляет человеку-массе творческое меньшинство. Это тоже экзистенциальный тип, а не социальная группа. Это люди, которым больше всех надо, которые чем-то выделяются, тогда как человек-масса, напротив, ничем не выделяется и горд этим. Главная черта людей, которые генерируют идеи, – чувство ответственности. А человек-масса инфантилен. Безответствен. Варвар – наследник великой европейской культуры. Ужас в том, что «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» (Гёте), а человек-масса воспринимает культуру как