Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

модель и реальность то сближаются, то отдаляются; есть в истории нашего общества периоды, когда сближение идет интенсивно и массово, но бывает, что и отдаление весьма заметно — в обществе нарастают негативные явления. Так вот последние при внимательном рассмотрении появляются как раз тогда, когда созидатели настроены на благодушие.

Последнее время у меня было много встреч с идеологическими работниками разных служебных уровней, и все они единодушны во мнении, что вспышка таких отрицательных явлений, как пьянство, нарушения трудовой дисциплины, недобросовестность, потребительское отношение к жизни и прочие, произошла именно тогда, когда мы настроились на успокоение и благодушие. Стоило нам вспомнить, что движение к идеалу есть борьба с помехами, и поворот тотчас обозначился.

Но что значит борьба с помехами? Запрещение? Да, в том числе и запрещение. Но главное — обращение к человеческой сущности человека, к его сознанию. Движение общества к идеалу — это разумное движение каждого индивидуума.

18 ноября 1984 года

Может ли провинциальный газетчик проникать в такие социальные явления, как только что названные? Как ни говорите, а местные газеты на исследовательскую функцию не рассчитаны, первейшая их обязанность — информация. Однако ж сказать, что они вовсе избегают анализа, тоже нельзя — анализ делают, только он сплошь хозяйственно-производственный, я же говорю о негативных социальных явлениях.

Существует устойчивое мнение, что дело местной газеты — агитация положительным фактом. Отрицательный дается как бы впристежку к нему, в дозировке, по образцу парадных речей: мы добились таких-то и таких-то успехов, однако наличествуют и недостатки… Я не раз задавался вопросом, почему мы как будто робеем притронуться к человеческой личности: что же с ней происходит в процессе нашего сложного движения к социальному идеалу? Живем-то ведь в самой гуще, наблюдаем эту самую личность ежечасно, так, может, таланта не хватает, объект-то, что там говорить, непростой. Однако ж за хозяйственные анализы беремся без робости, поучаем куда как смело, хотя, казалось бы, тут-то и надо поостеречься: сами хозяйство не ведем, специальных вузов не кончали… А дело в том, что на хозяйственный анализ есть заказ. На социальный же существует нечто вроде «табу».

19 ноября 1984 года

В субботу от Владимира Жукова пришла бандероль: автограф стихотворения «Сыну», фото сорок четвертого года и письмо. Володя пишет:

«12.11.84 г.

Иваново.

Дорогой Иван Афанасьевич!

Спасибо, что аукнулся. Да еще добрые слова сказал о моих стихах в «Советской России».

Это — самая живая, самая острая, самая популярная, читабельная газета не только на Руси, а и во всем Советском Союзе.

Я часто вижу твое горячее и горькое слово на ее страницах. И всегда радуюсь.

Обязательно прочти сегодня передовицу! Здорово кто-то грохнул. Н е о б х о д и м о.

С удовольствием выполняю твою просьбу, посылаю автограф стихотворения. Я получил на него много добрых откликов. Даже телефонных. Стало быть, что-то в нем действительно есть, хотя я его просто  з а п и с а л  в блокнот, не сочиняя.

Прилагаю и фотоснимок военной поры. Обнимаю тебя. Держись до последнего патрона, иногда вскидывая хвост морковкой. Последнее необходимо, ибо все мы уже взяты в вилку: чуть не каждый месяц кто-то навсегда от нас уходит…

А я все еще болтаюсь по белу свету, впустую растрачиваю время по командировкам.

15-го сего месяца еду в Чехословакию на Дни литературы. В Словакии — высоковато — за 2000—2500 над уровнем моря — я и там когда-то ползал со станковым пулеметом. Но когда это было! Да и было ли!.. И все-таки верю, что все обойдется.

Салютую тебе от всей души.

Твой Вл. Жуков».

Ах какой ты молодец, Володя! Другим пишу, пишу — ни звука в ответ. Твой автограф (вместе с книжкой, которую ты подарил мне в Москве) уже вывешен в музее, сегодня на семинаре председателей сельсоветов района я и начну рассказ о «духовном потенциале, накопленном поколениями советских людей», без которого нет движения вперед, с твоего стихотворения, а завтра прочитаю школьникам из Опухликов, которые собираются приехать на урок литературы. Как видишь, друже Володимир, ты и у нас работаешь.

* * *

Так вот, о некоем «табу» на анализ социальных явлений в провинциальных газетах. Наверно, понятнее будет, если сошлюсь на последние случаи, как говорится, из собственной практики. Меня часто приглашают выступать перед какой-нибудь аудиторией, и слушатели задают весьма острые вопросы. Не знаю, почему они именуются «острыми», скорее всего, потому, что требуют прямого, правдивого, без обтекающих фраз ответа, а называть вещи своими именами, как ни говорите, нужна некоторая смелость. Я не привык к туманной обтекаемости и высказываю мысли, к которым сам пришел в результате размышлений, а они-то не всегда сходятся, так сказать, с официальной оценкой. Существуют на сей счет некие стереотипы. Ну вот хотя бы такой. Меня спрашивают, что я думаю о современной молодежи. Я отвечаю, что молодежь как молодежь, она не хуже и не лучше нас, а просто отличается от нас, как отличается время, то и это. Но в одном, по моим наблюдениям, она отличается не в лучшую сторону, а именно: как хозяева дети не пошли дальше отцов — я вижу некоторое увядание хозяйского чувства к общественной собственности.

А начальствующее лицо, ведущее встречу, взяв в заключение слово, меня поправляет. Оно говорит, что я сгущаю краски, навожу тень на плетень, и приводит примеры того, как славно трудится наша молодежь. Сей «поправщик» исходит из стереотипа: о молодежи надо говорить только похвально и возвышенно. Он забывает, что и в похвальном вызревает непохвальное, что социальное явление — диалектическое единство плюсов и минусов, и как бы отказывает нам в праве обращать изучающий взор на минусы. Надо ли говорить, что такая позиция противоречит всему строю нашей жизни, однако она усвоена немалым числом провинциальных руководителей, и стронуть их с этой позиции не так просто. Корень ее, как я думаю, все в том же благодушии, в прилипчивой болезни самовосхваления. Ведь так хочется выглядеть «наилучшим»!

Честно скажу: немного я встречал районных и областных руководителей, облеченных правом направлять газеты, которые не одергивали пытливых журналистов, а, наоборот, поддерживали их стремление проникать в суть социальных явлений. Лично мне повезло: все десять лет «собкорства» в «Калининской правде» моим негласным шефом был первый секретарь обкома партии Николай Гаврилович Корытков. Не раз бывало так, что редактор не решался публиковать мои корреспонденции и давал их на прочтение первому секретарю обкома, и тот всегда одобрял их, а редактора журил за боязливость. Покойный Павел Александрович Иванов, мой редактор, мужик вообще-то не из робких, рассказал мне об этом позже, и я спросил его: «Ну а