Кардонийская петля - Вадим Панов

– Сэнский раствор?

– Болиана?

– Как насчет жиги?

– Можно золотом.

– Но лучше продуктами.

– Какие продукты у вас есть?

Приоритеты Запределья стремительно менялись, и хорошая еда уже ценилась наравне с золотом. Даже чуть больше, потому что золото нельзя есть. Неделю назад ушерцы ввели карточки, и чёрный рынок, который до сих пор рос последовательно, но неспешно, распух втрое. Спекулянтов расстреливали ежедневно, но остановить их военные не могли. Да и как остановишь, если продуктов не хватало даже наркоторговцам?

– Выбрали?

– Нам ничего не нужно.

– Может, «щепоть»?

– Нет.

– Отдам за полкило картошки.

– Ты всё поняла?

Орнелла не сразу осознала, что эта фраза не продолжала их с барыгами разговор. Не осознала, почему мгновенно обернулась, услышав за спиной тихий, оставшийся без ответа вопрос. К кому он был обращен? Какая, в общем, разница? Жизнь в Омуте проходит под девизом «Не твоё дело!», Запределье в этом отношении вполне обыкновенный район, тут не принято соваться и высовываться, но Орнелла повернулась. Высунулась то есть. Потому повернулась, что подсознательно уловила в тихом голосе гадливенькие нотки. Мягкий, вкрадчивый вопрос, и на удивление омерзительное ощущение от него, такое, что хочется сплюнуть.

Орнелла повернулась ещё до того, как последовало продолжение:

– Первый будет самым дорогим: половина билета. С ним ты можешь даже поплакать, не стесняйся, они это любят…

Низенький носатый ублюдок. Маленькие глазки, беленькие ручки… Наверняка потные, вечно чуть влажные, наверняка… У того они были именно такими: мягкими, как голос, никогда не знавшими работы, податливыми и влажными. Руки у того были такими. Только у этого, носатого, ногти обломанные, а тот, из прошлого, с ямочкой на подбородке, посещал маникюрный салон.

– Следующие будут стоить дешевле, но таковы законы бизнеса: первый цветок самый дорогой. Ты всё поняла?

– Да.

Сколько ей? Двенадцать? Тринадцать? Может, вообще десять? Худенькая, поэтому сразу не скажешь. Две кофты, цветастая юбка, платок и глазища. Огромные, как блюдца, голубые глазища, что смотрят на мразь Запределья с детской – с детской, чтоб вас всех закопали! – наивностью.

– Что ей нужно оплатить? – хрипло спросила Григ.

– Не твоё дело, – тут же отозвался маленький и, наверное, потный. С обломанными ногтями.

Отозвался, процитировав одно из главных правил Омута, но отозвался неправильно. Колотушка не поняла, что именно привлекло внимание Орнеллы, среагировала на исказившееся лицо подруги и резким, коротким, но очень сильным тычком швырнула маленького на стену. Короткий вскрик. Второй удар, под вздох, и Эбби замерла, не позволяя носатому сползти вниз.

Ягель и Кегель оценили высочайший профессионализм Колотушки и тихонько растворились в толпе. Глазастая хотела метнуться следом, но Орнелла ухватила её за руку.

– Я задала вопрос.

– Не твоё дело, тварь, – задыхаясь, ответил носатый. Он в отличие от барыг не сообразил, что крепко попал. – Ты ещё узнаешь…

Слушать до конца Эбби не стала: левой рукой она продолжила удерживать носатого у стены, а правой нанесла свой «фирменный» удар в челюсть. Раздался хруст, а сразу за ним – вой, сообщающий, что в ближайшие месяцы носатому придется обходиться жидкой пищей. Большая проблема в нынешнем Унигарте.

Колотушка видела, что Григ в бешенстве, и действовала предельно жёстко. Следующим ударом она сломала носатому предплечье левой руки, после чего поспешила за Орнеллой, которая торопливо повела девчушку прочь.

– Мы с братом улететь хотели, – тихо произнесла голубоглазая. Расправа над носатым произвела впечатление: девочке стало так страшно, что она даже плакать не могла. – Отца на фронте убило, мама три дня назад исчезла, ушла за едой и не вернулась. Все говорят, здесь скоро война случится, приотцы придут и всех изнасилуют, вот я и решила, что нужно ехать.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Он обещал билет? – глухо спросила Григ.

– Мне и брату, – подтвердила девочка. – Только я отработать должна.

– Где брат?

– Дома остался, меня ждёт. – Только сейчас её губы задрожали. – Скажите, вы не будете меня бить?

– Дерьмо, – едва слышно прошептала Колотушка. – Дерьмо.

Орнелла же взяла девочку за плечи, повернула к себе и внимательно посмотрела в глаза.

– Я знаю место, где продают дешёвые билеты.

Сказала, как поклялась, с невозможной искренностью, но голубоглазая рискнула переспросить.

– Правда? – едва слышимый шепот.

– Правда, – подтвердила Григ. – Ты расскажешь тёте Эбби, как найти брата, и мы поможем вам улететь. Обещаю.

Девочка всхлипнула, а потом, не сдержавшись, уткнулась носом в рукав Орнеллы и разрыдалась.

А Колотушка покрутила головой, вздохнула и тихонько заметила:

– Мы же здесь воюем.

– Не с детьми, – помолчав, отозвалась Григ.

– Да, детей тоже, – подтвердил Дробинский.

– В лагеря? – переспросил ошарашенный Селтих.

– Куда же еще?

– Ты серьёзно?

– Абсолютно.

Разговор завязался в салоне «генеральского» вагона идущего на восток бронепоезда. Большую часть пути Ере и Фель проделали, не видя друг друга, каждый в своём кабинете, со своими подчинёнными, занятый собственными делами, и лишь незадолго до прибытия неожиданно оказались в одной комнате. Вошли почти одновременно: когда Дробинский появился со своей стороны, Селтих едва успел дойти до бара. Короткая пауза, недовольные взгляды, но воспитание взяло верх: Ере налил председателю коньяка, и мужчины расположились в креслах.

Первые несколько минут разговор откровенно не клеился, однако затем командующий коснулся результатов бурной деятельности Комиссии, и Фель, как ни странно, не ограничился обыкновенным «Я знаю, что делаю».

– Если родители арестованы и помещены в лагерь, куда девать детей? На улицы? Согласись, Ере, это жестоко. Элементарное человеколюбие заставляет нас отправлять детишек вслед за родителями.

– Ты сейчас говоришь серьёзно?

– Я рассказываю тебе, что делаю, а серьёзно звучат мои слова или нет, решать тебе, – довольно жёстко ответил Фель.

Такое поведение с Селтихом с недавних пор вошло у Дробинского в норму: он набрал огромную силу, контролировал все полицейские организации Приоты, а очевидная симпатия Арбедалочика добавляла ему уверенности. В бронепоезд председатель заявился со свитой, ни в чём не уступающей свите командующего: адъютанты, помощники, связисты, повара и многочисленная охрана. Также присутствовали две стенографистки: в отличие от Ере Дробинский не мог обходиться адъютантами.