Кардонийская петля - Вадим Панов

Фель догадался, что тема неприятна Селтиху, и намеренно пустился в пространный рассказ:

– За образец я взял концентрационные лагеря, которые Компания строила на Мирте, но усовершенствовал идею. Я решил, что следует чётко распределить контингент по учреждениям: лагеря первого типа предназначены для приотцев, которые сотрудничали с волосатиками на оккупированных территориях. Степень вины каждого определят полевые суды, срок заключения – до одного года.

– Весьма гуманно, – пробормотал командующий, поднося к губам бокал.

Больше всего на свете ему хотелось вдавить стекло в самодовольную физиономию председателя КЧД.

– Разумеется, гуманно, поскольку эти осуждённые – наши сограждане, – усмехнулся Фель. – В лагеря второго типа я отправляю тех ушерцев, которые жили и работали в Приоте ещё до начала военных действий. Некоторые из них открыто приветствовали приход оккупантов.

– Не все, – заметил Ере.

– Не важно, – покачал головой председатель. – Нет необходимости вычислять, кто приветствовал, а кто нет. Нужно изолировать всех.

– Какие сроки им положены? – Благодаря приложенным усилиям вопрос прозвучал ровно, даже равнодушно.

– За что судить мирных граждан? – искренне удивился Дробинский. – Ты не понял, Ере, мы не наказываем этот контингент, а принимаем превентивные меры для исключения возможности бунтов и саботажа. Они будут сидеть до конца войны.

Именно с вопроса о детях живущих в Приоте ушерцев и начался их увлекательный разговор.

– Что же ты уготовил военнопленным?

– Не волнуйся, Ере, я поступлю с ними гуманнее тебя, – не удержался от колкости председатель.

Селтих вздрогнул. Так сильно вздрогнул, что коньяк, которого в бокале было едва-едва, пролился на пол.

Ере не посещал фадикурские лагеря после экзекуции, но видел фотографии. И до сих пор не мог поверить, что именно он отдал приказ менсалийцам «охранять пленных».

– Волосатики подняли бунт, – глухо произнёс командующий.

– Так мы говорим. – Фель глотнул коньяк и весело посмотрел на генерала. Дробинский догадывался, что фадикурская история сильно подействовала на Селтиха, подтвердил догадку и с удовольствием топтался на больном. – Для военнопленных предназначены лагеря третьего типа: усиленная охрана, плохое питание и тяжёлые работы. Будут восстанавливать разрушенное, прокладывать новые дороги, новые ветки чугунки и так далее. Одним словом: каторга.

– Это называется гуманно? – хмыкнул командующий.

– Конечно, гуманно, – с энтузиазмом ответил Дробинский. – Ведь тех, кто не сдохнет до конца войны, я освобожу. И не волнуйся, Ере, народ с нами.

– Народ ты отправляешь в лагеря первого типа.

– Только тех, кто этого заслуживает.

– Они согласны с тем, что заслуживают?

Несколько мгновений председатель внимательно смотрел на командующего, после чего поднялся, взял у Селтиха бокал и отошёл к бару, чтобы вновь налить коньяка. И оттуда поинтересовался:

– Хочешь серьёзный разговор?

Похоже, пришло время выяснить отношения.

– Я хочу понимать, что происходит в моём тылу, – твёрдо произнес генерал. – Ведь рано или поздно мне придётся вернуться.

Прозрачный намёк на то, что с фронта приедет очень много вооружённых людей, привыкших подчиняться Селтиху и считающих, что полицейские и жандармы прятались от войны за их спинами.

Ере понимал, что сильно рискует: сейчас он фактически угрожает, и если Дробинский вспылит, они могут остаться врагами навсегда. С другой стороны, председатель сам предложил поговорить начистоту, и с его стороны было бы глупо обижаться на откровенность.

А Фель и не обиделся. Улыбнулся, словно услышал то, что ожидал, поднёс генералу бокал с коньяком, вернулся в кресло и негромко спросил:

– На что мы с тобой могли рассчитывать ещё десять лет назад?

– Ну… – потянул не ожидавший подобного интереса генерал.

– Ты, учитывая происхождение, мог стать сенатором.

– Вряд ли, – махнул рукой Ере. – В столице никогда не любили провинциалов с правого берега.

– Но ты мог, – с нажимом повторил Дробинский. – А мой потолок: начальник полицейского участка.

– К чему ты ведёшь?

– Почему случилось так, что мы с тобой стоим на вершине?

– Потому что верно служим Компании, – цинично ответил Селтих.

– Мы поднялись наверх, потому что Махим разбудил работяг и отодвинул от власти богачей, – подавшись вперёд, произнес председатель. – Махим в корне изменил Приоту, благодаря ему мы получили возможность подняться на невероятную высоту, но теперь необходимо вернуть быдло в стойло. Я не хочу потерять власть, которая есть у меня сейчас только потому, что лидер моей партии сдуру проиграет выборы. А ты?

– Я вниз вообще не хочу, – не стал скрывать командующий. – Я там, собственно, никогда и не был.

– Поэтому нам нужны концлагеря для приотцев, – убеждённо заявил Дробинский. – Мы должны вдалбливать им в голову, что они виноваты. В том, что сотрудничали с ушерцами, а если не сотрудничали, то в том, что не устраивали диверсий. В том, что ушерцы вообще пришли. В том, что неурожай… Да в чём угодно! Что бы ни случилось, виноваты они и только они! Ушерцы у нас будут виноваты вообще всегда, их доля рабская, а приотцев будем периодически осаживать, чтобы не распускались и всегда держали в голове возможность оказаться за колючей проволокой. Постепенно возьмём их за горло и вернём в состояние послушного скотства.

– Так можно доиграться, – тихо произнес Ере. – Если будем постоянно давить, рано или поздно последует взрыв.

– Не волнуйся, есть способы выпускать пар, – хихикнул Фель. – Это вопрос пропаганды.

Раздался негромкий стук, дверь приоткрылась, и в салон заглянул Марти Бланк, новый адъютант Селтиха. Такой же розовощёкий и кудрявый, как его предшественник Аллен Гох.

– Прибываем через тридцать минут.

– Хорошо, Марти, я скоро.

– Да, господин командующий.

– Симпатичный, – оценил Дробинский, когда за штаб-лейтенантом закрылась дверь. И тут же, не позволив Селтиху вступить в разговор, продолжил: – Как видишь, с тылом у тебя всё в порядке, не переживай. Ты, главное, освободи Кардонию от ушерцев, а с народом я разберусь.

– Не слишком круто?

– А ты как планировал стать диктатором? Выиграть выборы?

– Что? – Селтих снова вздрогнул. И поздравил себя с тем, что в общении с Дробинским это входило в привычку.

– Меня за дурака не считай, – усмехнулся Фель. – Твои планы у тебя на лице написаны крупным почерком. Но я на твоей стороне, Ере, и это не шутка и не ложь. Ты набрал слишком много очков, влюбил в себя народ, и мне за тобой не угнаться. А если попытаюсь свалить тебя, могу погибнуть. Единственное, что меня немного смущает, – твоё чистоплюйство. Ты вздрогнул, когда я упомянул о пленных.