Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

– А что же мне делать? У меня завтра день рождения и будет ровно тридцать! Куда ж деваться-то?

– Санька, стой, дура! Не ходи к ним! Это ж для солдатни набирают баб! Чтоб их ублажать, этих зверюг. Что с твоими девками-то станется? Подумай! Стой тут! – одернули ее несколько женщин, и Саша Колесникова остановилась, обхватив Галю и Настю руками, словно пыталась спрятать их так, чтобы самой скрыться в их теплых объятиях.

Лейтенант словно почувствовал, что кто-то решил остаться незамеченным, и, несмотря на достаточно большое количество вышедших молодых женщин, он продолжал пристально высматривать самых симпатичных. Как только он двинулся к стоящему строю пятого вагона, Акулина наклонилась и зацепила с земли комок грязи. Плюнула в руку, размяла его, смешав со слюной, и, с силой развернув к себе Александру, размазала ей по лицу получившееся месиво. Колесникова от неожиданности остолбенела и уже хотела была оттолкнуть настырную тетку, но та зажала ей другой рукой рот и грозно зашептала:

– Молчи, дура! Молчи! Уродиной прикинься, а то тебя сейчас утянут, и девок потеряешь, и жизнь…

В тот же миг сквозь первую шеренгу заключенных просунулся длинный указающий прут лейтенанта. Впился в Санькину спину:

– Эй, ты! Выйти! Быстро!

Саша повернулась и, открыв широко в глупой улыбке рот, вышла вперед, нарочито шепелявя и пуская слюни:

– Э-э-э, гут морген, герр офицер!

Увидав перепачканную образину, лейтенант отшатнулся и посмурнел. Улыбка сошла с его лица:

– Пошла вон, уродина! Даже если тебе восемнадцать лет, такая тварь ни на что не сгодится! Иди прочь!

Перепачканная грязью Санька Колесникова была спасена. Она благодарно прижалась к Акулине:

– Спасибо тебе!

– Да не за что. Сегодня ты, а завтра кто-то еще. Нам теперь, бабы, надо друг за дружку крепче, чем мы за своих мужиков, держаться! Нет теперь для нас защиты, акромя нас самих. Да еще и деток спасти надобно. Только так выдюжим, бабоньки. Держитесь, родные!

Тем временем бойкий веселый «учитель» отправил очередную партию женщин, разлученных со своими детьми, которые плакали и кричали вслед уводимым матерям. Теперь он выбирал тех, кто был в возрасте старше тридцати, но не больше сорока. К таким относилась и Акулина. Распорядители продублировали команду эсэсовца:

– Выйти вперед те, кому есть тридцать, но еще нет сорока лет. Можно с детьми, у кого они имеются.

Переводчики бойко перевели команду, и от вагонов потянулась добрая половина всех, кто еще оставался на перроне. Шагнув вперед, Акулина потянула за собой Лёньку и Колесниковых. У вагона остались стоять всего несколько женщин с детьми и без. Это были те, кто уже вырастил детей и попал в плен в одиночку, либо те, которые оставались с уже повзрослевшими подростками. Лейтенант подозвал двух крепких эсэсовцев и теперь прохаживался в живом коридоре между сорокалетними и старшими бабами. Он указывал на подростков, стоявших с матерями, и солдаты оттаскивали их в строй тех, кто уже вышел на команду о «тридцати-сорокалетних». Логика и расчет этого офицера была непонятна для пленников, но очевидно, что она составляла некую неведомую посторонним программу его действий, которой он следовал безукоризненно и последовательно.

Теперь у вагонов осталось еще меньше женщин без детей. Тех, кто не хотел выпускать своих ребятишек, успокаивали прикладами и кулаками. Теперь и инструкторы с собаками перешли в этот «коридор» вслед за командиром, и злобные псы рычали на любого, кто пытался сделать хоть какое-то резкое движение. Что такое стальные челюсти немецких служебных овчарок, пленники уже испытали на себе в переселенческом лагере, и рисковать здоровьем и жизнью никто не осмеливался. Да и само сопротивление, а тем более побег из закрытого пакгауза в самом сердце Германии под дулами десятков вооруженных и злобных эсэсовцев представлялся фантастическим кошмаром, обреченным на провал.

Лейтенант СС закончил сортировку и, отметив в своем миниатюрном блокнотике что-то галочкой, убрал его в нагрудный карман, украшенный металлическим ширококрылым орлом с хищным клювом. Он поправил свою пижонскую фуражку и громко выкрикнул:

– Закончить сортировку! Всем повернуться направо! Старухи старше сорока лет остаются на месте, а остальные вперед шагом марш!

Толпа загудела, как растревоженный улей, и послушно развернулась в сторону головных вагонов и остывавшего от долгого утомительного перегона паровоза. Этому огромному черному металлическому монстру, раскрашенному крестами и орлами, требовались профилактика и отдых. Он трудился без перерывов с начала Восточной кампании, вывозя продовольствие, фураж, ценности, людей, технику с захваченных немцами территорий в вечный и ненасытный рейх. Эта партия пленных остарбайтеров была уже не первой в его военной службе, но и далеко не последней. Кровавая мировая война требовала все новых и новых жертв, а главное, те, кто вел ее уже не первый год, остро нуждались в рабской силе для укрепления тыла наступающей германской армии, сметающей, как полчища саранчи, на своем пути деревни, города, страны, судьбы и жизни миллионов людей.

Сортировка прибывших остовцев была завершена по графику, и уже к 10 утра всех отобранных для дальнейшей отправки на биржу труда, включая Саню Колесникову с девочками, Акулину с Лёнькой и попавших в их категорию женщин с детьми, перегоняли в новый состав из четырех вагонов, стоявший на соседних путях. Распорядители, сопровождавшие перевозимых пленных, шагали рядом с колонной и на ходу давали пояснения:

– Соблюдайте дисциплин и порядок! Сейчас будет погрузка в новый состав для транспортировка в биржа труда. Через два часа вы получите новый место и работа. Там вас будут кормить и принимать душ. Все, кто умеет хорошо работать и служить, будут поощрен и получать благодарность.

Новый поезд отличался лишь цветом вагонов и длиной состава. Вместо буро-красного вагона были грязно-зеленые, а вместо десяти их подцепили всего четыре. Все тот же стойкий кислый запах испражнений, нечистот, гнилой соломы и темный пыльный удушливый сумрак внутри. Никто по спискам уже не распределял людей, а на глазок их разбили на четыре группы и втиснули в грязные вагоны. Женщины устали роптать и по-прежнему, за неимением другой возможности, убеждали себя доверять словам этих распорядителей с блеклыми невыразительными лицами и равнодушными глазами. Они говорили, как тряпичные куклы, годные только для отпугивания птиц на огороде, но не в состоянии убедить хоть кого-то в чем-либо. Казалось, что в этих людях течет особенная кровь: жидкая и холодная, как у змей или жаб. И все же приходилось вслушиваться в их корявую речь, лишь отдаленно напоминающую русскую.

Акулина, Лёнька, Александра Колесникова с девочками и остальные две с лишним сотни женщин погрузились в новый поезд и уже не видели,