Удача колес (Колеса удачи) - Робин Хобб

окупит все! И не медли! — Она придвинула табурет рядом с Вандиеном и тяжело опустилась на него.

Остальная часть стола быстро заполнилась. Халикира начал громко рассказывать историю о Великом убийстве Кеклокито. Ее слова, казалось, сливались с клубящейся темнотой Кровавого зала и приглушенным мычанием быка в соседнем помещении. За столом раздался беспомощный, задыхающийся смех, и Халикира изо всех сил пыталась добавить, как Кориоко съел свиной глаз, когда появился хозяин Кровавого зала с огромным тазом. Он поставил его на стол, и маленькая красная волна разбилась о его край. Словно издалека Вандиен наблюдал, как выставили рога для питья, а затем снова появился хозяин, неся маленькое металлическое ведерко, от которого шел пар. Содержимое казалось серебристым, когда он перевернул его поверх крови, и Вандиен снова уловил острый, резкий запах. Хозяин перемешал его со свежей кровью, а затем отступил от стола. Все внезапно стихло.

Халикира толкнула его локтем, отчего он чуть не свалился со стула.

— Это твоя добыча; сначала ты наполни свой рог, — сказала она ему.

Подчиниться казалось легче, чем спорить. Его рука с мечом была бесполезна. Даже в тусклом свете Кровавого Зала ее цвет был ужасающим. Свободной рукой он взял со стола рог для питья; это был причудливый рог в виде спирали с выгравированными на нем охотничьими сценами. Он окунул его в кровь, и не успел он поднять его, как в него погрузилась дюжина других.

Его чаша была тяжелой от теплой крови, кончики пальцев покраснели и намокли от нее. Что бы ни было смешано с кровью, сквозь красноту пробивались серебристые завитки. Он заглянул в нее и почувствовал, что проваливается в ее глубины. Халикира снова подтолкнула его.

— Выпей это, пока кровь не превратилась в лепешки, — посоветовала она ему, и когда он посмотрел на нее с явной неохотой, она напомнила ему: — Черт возьми, приятель, ты все равно умираешь! Посмотри на свою руку! — Это вызвало новый взрыв задыхающегося смеха, и Вандиен обнаружил, что присоединяется к нему. И когда это закончилось поднятием рогов для питья, он поднял вместе со всеми. И он выпил.

Он пил огонь, песчаные бури и извивающиеся хлысты. Напиток не обращал внимания на его горло и желудок и сам проложил обжигающий путь через кишки. Он не мог даже перевести дух, и брурджанцы восхищенно взвыли, рассудив, что он равнодушен к их напитку. Дыхание вырывалось у него через ноздри и рот. Он забыл о боли в бедре, о холоде. Внезапно он почувствовал вкус бычьей крови во рту и ноздрях, она была горячей, влажной и живой, как искры, прыгающие у него на языке. Его темнеющая рука на столе перед ним внезапно стала забавной, почти такой же забавной, как глазное яблоко герцога. Это не имело значения. Ничто из этого не имело значения. Главное — быть живым и использовать жизнь до самого последнего мгновения. Кровь была жизнью, и жизнь была в нем. Он слегка покачнулся, когда повернулся к Халикире.

— Что, черт возьми, мы пьем? — сумел спросить он.

— Бычью кровь, — просто сказала она.

Он сорвал с герцогского кошелька завязки и швырнул его на стол.

— Кровавый человек! Убей еще одного быка! — взревел он, и Халикира стиснула его в объятиях.

— Мне нравится этот человек, — объявила она собравшимся. — Я думаю, он должен жить!

Кто-то рядом с ним захлебнулся смехом, и другие подхватили его. Вандиен засмеялся вместе с ними, не уверенный в шутке, но тем не менее прекрасно проводящий время. Принесли еще крови, и он выпил еще один рог, и она обожгла его уже обожженное горло мучительно восхитительным способом. Ему показалось, что после этого брурджанцы начали глупеть. Один из них захотел обменять герцогский шлем на горшок для мочи, и Вандиен с радостью обменял его на брурджанский шлем, вдвое больше его черепа. Большую часть времени он был у него перед глазами, так что он часто не был уверен, с кем разговаривает, но через некоторое время и это перестало иметь значение.

Некоторое время спустя кто-то еще купил другого быка, и было еще позже, когда Халикира снова села рядом с ним. Он был немного удивлен, обнаружив, что ее не было. Он как раз пытался выучить новую песню, что усложнялось тем фактом, что все это было на брурджанском, и он не был уверен, о чем поет. У нее был лист, покрытый уродливой смолистой субстанцией, и она хотела, чтобы он его съел. Он несколько раз объяснил ей, под громкий смех остальных за столом, что никогда не ел ничего такого особенного коричневого цвета. Кто-то предложил поставить быка против меча герцога, что он не сможет удержать его, если съест. Вандиен выиграл пари и получил рог с кровью быка. Казалось, гораздо позже он обменял меч герцога на другого быка, а еще позже раскачивающийся Кориоко убедил его, что оставлять метку труса на своем теле — плохая примета. Кориоко крикнул, чтобы к нему привели последнего друга, и когда тот прибыл, он нагрел змеиное лезвие над свечами на столе. Вандиен охотно положил свою потемневшую руку на стол и сидел неподвижно, пока обжигающее лезвие касалось раны Келлича. Он почувствовал запах паленой плоти, а затем далекая боль пронзила его руку. Прежде чем он успел отреагировать на это, Кориоко убрал лезвие и воскликнул от удовольствия, увидев, каким четким будет шрам от зазубренного лезвия. Все присоединились к поздравлениям с новым шрамом, и хозяин Кровавого зала подарил быка к столу в редком проявлении братства брурджанцев.

Он не был уверен, когда и зачем они вышли на улицу. Еще не рассвело, но улицы были залиты странным светом. Халикира опиралась на него, и он отважно пытался поддержать ее.

— Кеклокито. Черное или белое? — спросил кто-то.

— Бери белых. Черные не будут сражаться с копейщиком, — прошипела Халикира.

— Белый, — ответил Вандиен.

Кто-то подставил ему ногу, и когда он сдвинул шлем с глаз, то оказался верхом на большом белом коне, загнанном в ловушку черно-серебряной сбруей герцога. Было странно находиться так высоко, но приятно.

— Все кажется хорошим, — сказал он Халикире.

— Так всегда бывает, — ответила она, — после Великого Убийства. Скачи хорошо, и пусть твои клыки почаще ощущают вкус крови.

Он не смог придумать, что на это ответить, и когда он поднял руку и наклонился вперед, чтобы заговорить с ней, лошадь истолковала это как сигнал. Он галопом