Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тысячи людей, все ищут друг друга. Марика все еще нет, где, в каком вагоне, ни пройти, ни крикнуть невозможно — сплошные тела, кто сидит, а большинство стоят, т. к. места совсем нет свободного. По цепочке, из вагона в вагон стали кричать имена разыскиваемых. Так нашелся и Марик, которого передали по головам в тот вагон, где была бабушка. И тут небольшой штрих: через 2–3 часа из вагона в вагон была передана и беленькая панамка, соскочившая с головы Марика. По цепочке слова: «передайте той бабушке, которая кричала, это панамка того красивого мальчика с длиннющими ресницами, которого передавали раньше в такой-то вагон по головам».
Эшелон дотянулся до Баку. Там они пересели на нефтеналивное судно, которое следовало до Красноводска (поперек Каспийского моря). Женщины и дети разместились на палубе этого судна вповалку. Под ними был военный груз — нефть. Невероятный шторм, смывало волной вещи. Люди привязывались полотенцами друг к другу и частям корабля. Кто плачет, у кого истерика. У детей сплошные поносы. Ждали налетов с воздуха. Пришел капитан и умнее ничего не мог придумать, ответив на вопрос, «что будет с нами?» — «Приготовьтесь кормить на дне моря — рыб». К счастью обошлось без этого. И люди, изможденные качкой, тревогой, наконец высадились на землю Красноводска. Там жарише страшное, тени почти нет. Сели под какое-то деревцо. Пить… А воды совсем нет нигде. «Бизнесмены» продавали маленький стаканчик воды по 10 рублей. Попили, отдохнули под открытым небом, собрались с силами и сели дальше, в поезд, который следовал до Ташкента. Там пересели в другой и добрались до Куйбышева. Это «путешествие» продолжалось свыше месяца. От Анапы — до Куйбышева. В результате у мамы сразу, на нервной почве — экзема на ногах и руках.
В это время я в Москве уже устроилась на проектную работу, в Проектное бюро местной промышленности. Проектировала реконструкции предприятий местной промышленности для нужд фронта. А до этого я работала в 16-й типографии ОТИЗа — рабочей, шила из клеенки большие цилиндры, которые нужны были самолетам. Норму выполнять было трудно, голодала, комната нетопленная, дров не было, по карточкам ничего, кроме хлеба не получали. И вот, когда поступила в Проектное бюро (кстати, по объявлению «Вечерки»), там мне устроили мнимую командировку в Куйбышев.
Там жила моя двоюродная сестра с мужем, у которых остановилась мама с Мариком. Я поехала туда и привезла их в Москву весной 42-го года, хотя пропуск был только до Рязани. В поездах света не было, а когда являлся контролер, проверять пропуска и билеты — Марика прятали на третью полку. Там он лежал вытянувшись солдатиком, не шевелясь. А из мамы делали тюк вещей, тоже как будто-бы неживое существо. Марику нравилась вся эта маскировка и он очень ловко и быстро карабкался на третью полку, даже и без нужды, просто тренируясь. Пребывание в Анапе 1 '/года его закалило климатически и к счастью он перестал часто болеть. Вот как он нам достался, Юра! Все это очень коротко я описала, но будет ли тебе это нужно? Все даты я, конечно, уже не помню, но если нужно, то кое что можно восстановить. Часть писем и открыток из Анапы у меня сохранилась. А большинство я отсылала отцу, ведь он тоже страдал и был в то время в наитяжелеиших условиях. В то время уже запретили посылать им продуктовые посылки. Я ежемесячно имела право послать ему только 50 рублей (это теперь 5 руб.), а что можно было у них купить там в ларьке, на эти деньги? Как мы все выжили, не знаю. Я в первый же отпуск (ведь в войну не было отпусков), в январе 1946 г. поехала к Сем. Мих. в Сибирь, это ст. Решеты (около Канска). Он работал в тайге. Ну это уже другие страницы моей жизни, что не сейчас это вспоминать».
Всего этого отец, естественно, не знал и не мог знать. Курортная эпопея выдвинула на пьедестал семейного почета мою бабушку — ведь это она спасла мне жизнь во время бомбежки, прикрывая меня своим телом и получив при этом ранение. Чем не герой войны?!
Прекрасно помню — и это одно из сильнейших моих детских воспоминаний, — как выглядела бабушкина нога с незаживающей раной у щиколотки. Кость была обнажена, на нее смотреть было невыносимо, хотелось зажмуриться. Рядом с раной светилась ярко-синяя полоска натянувшейся кожи — с красными кровяными подтеками и желто-зелеными пятнами. Этакий абстрактный натюрморт в духе Кандинского времен увлечения им экспрессионизмом в Берлине двадцатых годов.
Эта нога буквально пылала физической болью.
Часто приходилось слышать бабушкины стоны. Осколок сидел внутри. Извлечь его было нельзя.
Единственный способ избавиться от страданий — ампутация. Врачи советовали именно эту операцию, пугая инфекцией, загниванием и гангреной.
Но бабушка не соглашалась.
Она, помнится, боролась с болью следующим образом: наливала в ведро кипятку, давала ему 5—10 минут остыть и совала туда больную конечность. На час минимум. Кипяток в ведро постоянно добавляла.
Это называлось: «Парить ногу!»
— Марик, помоги мне парить ногу! — до сих пор слышится мне бабушкин голос. «Помошь» моя заключалась в том лишь, что я стоял рядом,
