Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

Я. Не знаю.

Отец. Вот и я не знаю. Там надо было просто жить и просто оставаться человеком.

Я. Но это непросто!

Отец. Кому как.

Я. Почему ты не хочешь мне ничего рассказывать?

Отец. А зачем?

Я. Я хочу знать.

Отец. Лучше не знать.

Я. Как кому.

Отец (смеясь). Много будешь знать — скоро состаришься.

Я. Я стар. Я уже много старше тебя. И все равно… мне надо знать.

Отец. О чем?.. Все давно и так известно.

Я. Всё, да не всё.

Отец. Тут ты многого хочешь. Ты думаешь, что-то изменилось?.. Ничего не изменилось. Так что… Попридержи язык, сынок, а то…

Я. А то — что?

Отец. А то получишь от жизни, как я.

Вот в чем было дело!.. Оказывается, он берёг меня от распознания зла, «подробности» которого ему были хорошо известны. Лучше, чем мне. Он по-отечески предупреждал меня об угрозах, могущих поломать жизнь, сократить ее на четверть или вполовину, как это произошло с ним самим.

Так многоопытный тигр защищает котенка — инстинкт природный, и потому, как знак сплочения старшего с младшим, родителя с ребенком, — до трогательности наивен, до восхищения прекрасен… Однако сталинщина при условии своей возможной реинкарнации, которую отец чувствовал своей отбитой в пытках селезенкой, могла бы гордиться тем, что бывший зэк ЗАПОМНИЛ ЭТО, то есть то, что система сделала с человеком, уняв его свободолюбие, предварительно отняв свободу. Тут результат налицо, хотя по сути победа над человеком не одержана. Наоборот! Это Человек побеждает, ибо даже свой негативный опыт обращает к сохранению потомства.

И самое потрясающее — он при этом послушный судьбе стоик, смиренный, ни на что не претендующий «один из всех» и «такой же, как все», кто с ним рядом. Только одного требовала его душа — взыскания справедливости. Тут он был неугомонен, как та мышка, попавшая в молоко и взбившая своими лапками его в сметану. Потому и выбралась…

Отец воевал. Но у него была своя война, свои окопы и фронты. Он бился за свою свободу и день и ночь, и день и ночь… Доказательства? Вот доказательства. Читайте письма.

Белая стена становится пятнистой, как маскировочный халат.

Война началась. Война продолжилась.

Канск, 15/VII — 1941 г.

Моя дорогая Лидука, мой родной Марик!

Давно я вам не писал и ничего от вас не получал, но это не от меня зависело. Сейчас я буду редко писать, и, может быть, долго, очень долго вы не получите от меня писем, как и я не получу ваших. Ты, моя любимая, не беспокойся обо мне, я жив, здоров, со мной ничего плохого не может случиться. Было время, что ты долго не имела обо мне никаких вестей, это время прошло, а сейчас надо будет возможно привыкать вновь к такому же положению. Знай, моя родная, что я помню и думаю только о тебе и сыне и о судьбе моей любимой Советской Родины. Как больно, что не могу участвовать в боях с зверскими фашистами, — я б не пожалел своей жизни. Я подал заявление на имя Наркома, сегодня пошлю еще в Госуд. Комитет обороны, о посылке меня на фронт. Но пошлют ли?

Моя дорогая женушка! Теперь, как никогда, требуется, чтобы ты, глава нашей семьи, сохранила разум, спокойствие и присутствие духа. Не теряйся пред трудностями, береги себя и сына, будь совершенно спокойной, — это главное. Я глубоко уверен в том, что фашистам не пройти по нашей земле, они будут разбиты и уничтожены, и тогда наша страна заживет еще более радостной и веселой жизнью. Я вернусь домой, к вам, моим любимым, и нам будет хорошо.

Лидука, ты пиши мне возможно чаще, так, как писала все последнее время, я думаю, что все твои письма я получу все-таки. Неполучение их я считаю временным явлением, но готовлюсь к длительному отсутствию их. Прошу тебя, с получением сего, и впредь аккуратно каждый месяц высылать мне перевод в 50 рублей, — это будет для меня весточкой от тебя.

Твои посылки из Орловской области и Харькова я получил, большое, большое тебе, родная, спасибо. Если будет возможность, высылай мне съедобного. Стеклянную посуду не надо, т. к. она бьется в посылке, — баночка с маслом разбилась. Я сейчас нуждаюсь в жирах и в сладком, все это, я знаю, трудно достать и дорого, прости, что я прошу об этом, но ты не часто, изредка, по возможности, ни в коем случае не отрывая от себя и Марика, посылай, что можно, — это будет большой поддержкой. За последнее время я получил посылки также от Паши из Сталинграда и Новой Мацесты.

Родная моя Лидука! Я все питаю себя надеждой, что ты не отправляла Марика и маму в Анапу. Этот тяжелый случай с машиной меня очень взволновал, но. с другой стороны, я думаю, что благодаря ему ты их не отправила. А если они поехали, то как вернулись?

Я задаю вопросы, но не знаю, получу ли ответы на них… еще раз, родная моя, прошу тебя писать и писать мне. Если не попадут ко мне твои письма, то я буду получать хоть переводы денежные.

Кто из наших родных пошел на фронт? Как они, как вы, мои дорогие? Держитесь, мои родные, крепче друг друга, в тяжелое время так легче будет при взаимной поддержке.

Последний месяц я работаю на производстве, даю до 160 % производительности труда, мне это очень тяжело, но я стараюсь.

Плохо у меня с парапроктитом и гайморитом, думаю, что надо оперироваться. Не волнуйся, моя любимая, это пустяковые операции, я перенесу их легко, но зато буду здоровым.

Главное — здоровье. Берегите его во что бы то ни стало.

Недавно, в начале месяца, чуть не уехал на Север, по первому назначению. Уже собрался было, но отставили. Это хорошо, я доволен.

Что слышно с моим делом? 12-го числа этого месяца я получил извещение, что пошло на пересмотр в Секретариат Совещания. Это ведь уже вторично я получаю такое извещение, — первое было в конце марта.

Надо все же шуровать покрепче, не терять надежды на справедливый и правильный исход дела.

Деньги мне, по 50 рубл., переводи почтой и в бланке для письма коротенько сообщай о своем здоровье и о сыне, о маме, о всех родных.

Живите и будьте здоровы, мои дорогие, моя любовь должна охранять вас