Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

— Он сильно страдает. Присматривайте же за ним; я вижу, вы очень преданы ему.

Володыевский низко поклонился и вышел из комнаты, потому что в эту минуту к князю пришли киевский воевода, пан Денгоф, староста стобницкий и другие важные лица.

— Ну, что? — первым словом спросил Скшетуский.

— Еду вместе с тобой. Только мне нужно отправить кой-куда людей из моего полка.

Они вышли, а с ними Подбипента, Заглоба и Зацвилиховский, который направлялся к своей хоругви. Недалеко от стоянки драгунов нашим друзьям попался пан Лащ, идущий с несколькими своими товарищами, такими же пьяными, как и он сам. Пан Заглоба глубоко вздохнул. Он еще под Константиновом сдружился с паном коронным стражником и находил в его характере много приятных черт. Пан Лащ, гроза и страх неприятеля, свободное от занятий время обыкновенно любил посвящать попойкам в кругу людей вроде пана Заглобы. То был буян чистейшей воды, натворивший столько безобразий, что, живи он в другой стране, давно бы ему не миновать виселицы. На нем висело несколько смертных приговоров, но он и в мирное время обращал на них не особенно много внимания, а в военное и подавно. К князю он присоединился еще под Росоловцем и оказал ему значительную помощь под Константиновом, но в Збараже сделался почти невыносимым благодаря своим выходкам. Трудно сосчитать, сколько вина и меду выпил с ним пан Заглоба, сколько вздора нагородил ему, но со времени взятия Бара старый шляхтич утратил веселое расположение духа и более не посещал уже пана стражника. Пан Лащ думал было, что Заглоба уехал куда-то, как вдруг столкнулся с ним лицом к лицу. Он протянул ему руки навстречу.

— А, здравствуйте! Отчего не заглянете ко мне, что поделываете?

— Я все с паном Скшетуским, — ответил Заглоба.

Стражник недолюбливал Скшетуского за неприветливость и называл его иронически мудрецом. Он хорошо знал о несчастье, постигшем Скшетуского, но до поры до времени воздерживался от каких-либо комментариев на этот счет. Теперь же винные пары шумели в его голове, он взял поручика за пуговицу жупана и спросил:

— А вы все по возлюбленной плачете? Хороша была?.. А?

— Оставьте меня! — глухо сказал Скшетуский.

— Подождите минуту.

— Я спешу по делу, по службе. Пустите!

— Постойте, — настаивал Лащ с упорством пьяного человека. — Вам дело, не мне. Мною тут командовать никто не смеет.

Он понизил голос:

— Скажите лучше, хороша она была? Брови поручика нахмурились.

— Не дотрагивайтесь до моей раны.

— Не дотрагиваться? Не бойтесь. Коли хороша она была, то жива.

Лицо Скшетуского покрылось смертельной бледностью, но он сдержался и сказал:

— Пан стражник, не забывайте, с кем вы говорите.

Лащ вытаращил глаза.

— Что такое? Вы грозите, грозите мне?..

— Идите своей дорогой, пан стражник! — крикнул, дрожа от злости, Зацвилиховский.

— Ах вы, дрянь этакая! — трещал стражник. — Господа, за сабли!

Он выхватил саблю и бросился с нею на Скшетуского, но в то же мгновение сабля его была выбита из рук, а сам он с размаху растянулся на земле.

Пан Скшетуский не добивал его. Он стоял, бледный, взволнованный, посреди сбежавшейся толпы. С одной стороны подоспели солдаты стражника, с другой — солдаты Володыевского высыпали, словно пчелы из улья. Раздались крики: "Бей! Бей!". Вот засверкали обнаженные сабли, свалка могла каждую минуту перейти в битву. На счастье, сторонники Лаща, видя свою малочисленность, поостыли, схватили пана стражника и потащили его за собою.

Если б он имел дело с менее приученными к дисциплине офицерами, его, вероятно, давно бы разорвали в клочья, но старик Зацвилиховский скоро образумился, крикнул "Стой!", и сабли скрылись в ножнах.

Тем не менее, проходивший в это время пан Кушель счел своей обязанностью довести о происшедшем до сведения князя. Он торопливо вошел в его комнату и крикнул:

— Князь, солдаты рубятся между собой.

В это время дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, словно пуля, влетел бледный от бешенства пан стражник.

— Ваше сиятельство! — орал он. — Справедливости! В вашем лагере, точно у Хмельницкого, ни на заслуги, ни на достоинство не обращают внимания! Обнажают сабли против сановников государства! Если вы не рассудите по справедливости, не приговорите к смерти дерзкого обидчика, я сам с ним расправлюсь.

Князь встал из-за стола.

— Что случилось? Кто обидел вас?

— Ваш офицер, Скшетуский.

На лице князя выразилось неподдельное изумление.

— Скшетуский?

Тут двери отворились, и вошел Зацвилиховский.

— Князь, я был свидетелем этого, — сказал он.

— Я не на очную ставку пришел сюда, а требую кары, — продолжал кричать Лащ.

Князь повернулся к нему и остановил на нем свои глаза.

— Тише, тише! — медленно и с нажимом сказал он.

Вероятно, в его взгляде или тихом голосе было действительно что-то настолько страшное, что известный своим нахальством стражник сразу умолк, точно потерял дар речи, а все присутствующие побледнели.

— Говорите вы! — приказал князь Зацвилиховскому.

Зацвилиховский передал всю суть дела и закончил так:

— Вы знаете меня, князь, знаете, что в течение всей моей семидесятилетней жизни ни одно слово лжи не замарало моих уст, и теперь, даже под присягой, я не могу ни слова выкинуть из моего рассказа.

Князь знал, что Зацвилиховский всегда говорит правду, к тому же, пан Лащ был хорошо ему известен. Тем не менее, он, не сказав ни слова, взялся за перо и начал что-то писать.

— Вы просили справедливости? Вы получите то, что просили, — сказал он стражнику; окончив свое письмо.

Стражник раскрыл было рот, хотел что-то сказать, но язык не слушался его. Наконец, он подбоченился, поклонился князю и гордо вышел из комнаты.

— Желенский, — сказал князь, — отнесите это письмо пану Скшетускому.

Пан Володыевский, который не отходил от пана Скшетуского, встревожился при виде пажа князя. Желенский, не говоря ни слова, отдал пакет и ушел. Скшетуский прочел письмо Еремии и подал его товарищу.

— Читай, — сказал он.

Пан Володыевский взглянул и вскрикнул:

— Назначение в поручики! — и кинулся на шею Скшетускому.

Звание поручика гусарской хоругви давало носившему его высокое положение в военной иерархии. В полку, где служил пан Скшетуский, ротмистром был сам князь, а поручиком пан Суффчинский из Сенчи, человек старый, давно выбывший из действительной службы. Пан Ян фактически исполнял должность и того, что вовсе не казалось странным. Во многих полках два первых чина всегда бывали номинальными. Так, например, в королевской хоругви ротмистром был сам король, в хоругви примаса — примас, поручиками — высшие придворные сановники, а должность их исполняли наместники, которых по привычке называли поручиками и ротмистрами. Таким фактическим поручиком был пан Ян, но между самим званием и исполнением сопряженных с ней обязанностей лежала целая пропасть. Благодаря новому распоряжению пан Скшетуский сразу сделался одним из высших офицеров князя-воеводы русского.

Друзья вновь пожалованного поручика радостно приносили ему свои поздравления, а он сам оставался таким же, как был: лицо его ни на минуту не утратило своей каменной неподвижности. На всем свете не было почестей, которые могли бы обрадовать его.

Все-таки он встал и пошел благодарить князя. Володыевский принялся расхаживать по комнате и потирать руки.

— Ну и ну! — повторял он. — Поручик гусарской хоругви! В таких молодых летах еще никто не получал этого звания.

— Только бы Бог возвратил ему его счастье! — сказал Заглоба.

— В том-то и дело! Вы заметили, он даже и бровью не повел?

— Мне кажется, он с радостью отказался бы и от этого, — прибавил пан Лонгинус.

— Господа! — вздохнул Заглоба. — Что же тут странного? Я за нее тоже отдал бы свои пять пальцев, вот те самые, которыми отбил неприятельское знамя.

— Значит, пан Суффчинский умер?

— Должно быть, так.

— Кто же будет наместником? Хорунжий почти мальчик и только с Константинова занимает свое место.

Вопрос этот так и остался бы неразрешенным, если бы ответ не принес сам поручик Скшетуский.

— Пан Подбипента, — сказал он, — князь назначил вас наместником.

— О, Боже! Боже! — простонал пан Лонгинус, молитвенно складывая руки.

— С таким же успехом могли бы назначить наместником финляндскую кобылу, — пробормотал Заглоба.

— Ну, а экспедиция? — спросил пан Володыевский.

— Едем, едем сейчас.

— Много людей князь приказал взять с собой?

— Казацкую и валашскую хоругви, всего пятьсот человек.

— Эге, это уже целая армия. Коли так, пора в дорогу.

Спустя два часа, вместе с заходом солнца, четверо наших друзей выезжали из Чолганского Камня на юг, а на север из княжеского лагеря выходил пан стражник со своими людьми. Рыцари, не щадя криков и насмешек, теснились около пана Кушеля, который рассказывал, по какой причине пан стражник был изгнан, и как это случилось.