Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

«Считаем коммунистическим долгом поставить вас в известность о том, что дело с единым фронтом в нашей стране обстоит неблагополучно не только в широком значении этого слова, но даже в применении его к рядам нашей партии. В то время, когда силы буржуазной стихии напирают на нас со всех сторон, когда они проникают даже внутрь нашей партии… наши руководящие центры ведут непримиримую, разлагающую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение, и за высказывание его в партийной среде применяют всяческие репрессивные меры…

Разделяя идею единого рабочего фронта в толковании пункта 23 Тезисов (он гласил: “Под единым рабочим фронтом следует разуметь единство всех рабочих, желающих бороться против капитализма — стало быть, и рабочих, идущих еще за анархистами, синдикалистами и т. п. ”303), мы обращаемся к вам, имея искреннее желание покончить со всеми ненормальностями, стоящими на пути единства этого фронта, прежде всего внутри нашей РКП»304.

Зиновьеву — правда, вместе с Троцким, да еще опираясь на общепризнанный авторитет таких большевиков, как К. Цеткин, В. Коларов и У. Террачини — удалось полностью опровергнуть все утверждения 23-х. И все же, осознав уже проявившееся общее настроение участников расширенного пленума, Григорию Евсеевичу пришлось не только предельно сократить подготовленную резолюцию о едином фронте, но и изложить ее так, чтобы она устроила левых.

«Тактика единого фронта, — гласила утвержденная резолюция, — ни в коей мере не означает смягчения антагонизма с реформизмом, а лишь продолжает дальнейшее развитие тактики, которой следовал Третий конгресс и секции (национальные компартии — Ю. Ж.). Пленум поручает президиуму определить с делегациями всех важнейших секций ближайшие практические шаги»305.

Иной характер принял доклад Зиновьева о работе Коминтерна на II съезде РКП. Выступая 29 марта, он представил дело так, будто объединение действий с двумя интернационалами уже состоялось.

Говорил Григорий Евсеевич долго, образно. Начал, разумеется, с положения в национальных компартиях, уделив больше всего внимания германской. Часто уходил — для лучшего, как он полагал, понимания слушателями, в прошлое, в русскую революцию 1905 года. Но всякий раз возвращался к основной для него теме — созданию единого фронта, убеждая делегатов в его необходимости.

«В то время, — говорил Зиновьев, — когда международный рабочий класс осел, когда он решил перевести дыхание, когда он был не склонен к новым боям и избегал новых осложнений, новых потрясений, когда его лозунгом было “спокойствие и кусок хлеба”… в это время, естественно, международный меньшевизм (так Григорий Евсеевич предпочитал называть социал-демократию — Ю. Ж.) поднял голову и стал нашептывать рабочему классу свою меньшевистскую программу, стал нашептывать, что именно он был прав».

Так объяснив слушателям сложившуюся в Европе ситуацию, Зиновьев перешел к наметившимся изменениям: «И вот на наших глазах мы видим, что полузастывший как бы в летаргическом сне рабочий класс, который хотел какой бы то ни было ценой купить кусок хлеба, начинает теперь просыпаться. Он видит, что не только куска, но даже кусочка хлеба он не получит, если будет слушать меньшевистских сирен. И началось новое оживление».

Приведя в подтверждение того всеобщие забастовки шахтеров Великобритании и железнодорожников Германии, продолжил объяснять необходимость нового курса: «Мы сказали в июле 1921 года на Третьем конгрессе Коминтерна — “К массам! ”. В феврале 1922 года мы сказали, как к этим массам идти — через тактику единого фронта. Мы должны зацепиться за то настроение, которое владеет сейчас миллионами рабочих, за стремление к единству».

Зиновьев не только убеждал в том делегатов съезда. Он сумел убедить в своей правоте и самого себя, представив единство пролетариата Европы практически достигнутым. Оставалось лишь заставить вождей Второго и Двухсполовинного интернационалов отказаться от предварительных условий. От требований вывести Красную армию из Грузии и вернуть власть меньшевикам. А еще освободить руководство партии эсеров — Гоца, Донского, Гендельмана, Ратнера, других, арестованных, согласно сообщению ГПУ, опубликованному 18 февраля, либо предоставить лидеру Второго интернационала Э. Вандервельде возможность защищать их на предстоящем процессе, если он все же состоится. Ну, а это и следует решить на конференции трех интернационалов, которая должна была открыться в Берлине с апреля. То есть сразу после завершения работы съезда РКП. Кроме того, конференция трех интернационалов должна была утвердить созыв всемирного конгресса рабочих.

«На этом конгрессе, — подчеркнул Зиновьев, — мы предлагаем поставить ряд вопросов, которые интересуют миллионы рабочих мира и их семейства: это вопрос о борьбе против наступления капитала, о борьбе против международной реакции, о программе рабочего класса по отношению к Генуе… Генуя — это международные представители буржуазии… Мы предлагаем всем рабочим организациям, даже меньшевистским и поповским, сказать, чего мы требуем».

Правда, Зиновьев тут же предусмотрительно оговорился: «У нас единого фронта с меньшевиками (российскими — Ю. Ж.) быть не может»306.

Григорий Евсеевич сумел добиться своего. Значительно большего, нежели на расширенном пленуме. Резолюция съезда «По отчету делегации РКП в Коминтерне» была сформулирована следующим образом:

«Заслушав доклад о годичной деятельности представителей РКП в Коминтерне, Одиннадцатый съезд РКП целиком одобрил эту деятельность и полностью солидаризируется с политической линией, проводящейся Исполнительным комитетом Коммунистического интернационала. В частности, Одиннадцатый съезд партии выражает свою солидарность с тактикой единого фронта…

Одиннадцатый съезд РКП выражает убежденность, что никакими приемами вожди 2 и 2 1/2 интернационалов, взявших на себя защиту русских эсеров и меньшевиков, не смогут сорвать дело образования единого фронта рабочих тех стран, где продолжающееся еще господство буржуазии толкает всех рабочих к объединению против капитала»307.

2.

Берлинская конференция трех интернационалов проходила со 2 по 5 апреля. От нее Зиновьев, судя по всему, сразу же ожидал многого, рассчитывая на поддержку делегации Коминтерна со стороны Ф. Адлера, его старого товарища, еще по Циммервальду и Кинталю. Но завершилась встреча с весьма малозначительными результатами.

Договорились о проведении совместных демонстраций трудящихся — и традиционной, 1 мая, и особой, 20 апреля, под общими лозунгами: старыми — защита 8-часового рабочего дня, борьба с безработицей, и новым, — за единство пролетарского фронта. Да еще сформировали Организационный комитет, «девятку» — по три представителя от каждого интернационала, для выработки программы следующей встречи, намеченной на 23 мая. Но тут же столкнулись с неожиданным, непредусмотренным препятствием.

Представители Второго и 2 1/2 Интернационалов потребовали допустить в Москву их лидеров Э. Вандервельде, Т. Либкнехта, К. Розенфельда, других на процесс эсеров, начало которого было назначено на 8 июня, для участия в нем как общественных защитников, а также не выносить подсудимым смертных приговоров. Радек и Бухарин от имени Коминтерна самовольно, лишь бы не