Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Да ладно… — Сергей махнул рукой. — Мне это, по большому счёту, безразлично.

— Вот даже как? Вашего Чехова тоже не слишком занимали вопросы нравственности.

— Вы улавливаете параллель?

— Теперь уже безусловно.

— Зря. Того слишком тяготила болезнь, думаю, причина прежде всего в этом.

— Да, но у Гоголя такая же причина только обострила похожее чувство. А вы что, тоже больны?

— Конечно. Все люди страдают таким недугом. Просто кто-то принимает морфий, а кто-то ищет другие пути. Давайте покончим с этим. О чём мы говорили?

— Прямо не узнаю вас… Где же вы настоящий?

Меркулов даже не мог представить себе, что некоторые фразы слышал от другого человека.

Ровно в три часа следующего дня в квартире раздался телефонный звонок. Жена подняла трубку:

— Да. Дома. Спасибо. Сейчас. Василий Иванович! Вас просят подойти! — громко позвала она, зажав телефон в ладонях.

— Даже если это директор Лувра, не могу! — откликнулся тот, опрокидывая заветные сто пятьдесят, не изменяя столь ненавистной меньшинству знакомых ему женщин привычке.

— Ты не поверишь… но это он, — жена с удивлением протянула трубку.

Изумлённый Меркулов только сейчас понял важность и необходимость порой не прислушиваться к мнению меньшинства. Именно к этой секунде похмелье отступило.

— Я слушаю, — кашлянув для солидности, проговорил он. — Кто, кто? Вы разыгрываете меня! Ну… кто это? Какой ещё телевизор… нет, конечно, не смотрел. Делать мне нечего… Включи… — мужчина, поморщившись, указал жене на висящую панель. — Что ж, спасибо, если это действительно так. Вы… всё-таки не шутите? Ничего не понимаю, но спасибо за поздравления, месье, э… Дюваль.

По телевизору шел фильм «Пять вечеров». С последнего кадра к началу. По всем каналам.

«Черт знает что, — не в силах говорить, подумал он. — «Долгое прощание» наоборот. Интересно, кто так не щадит мою голову?»

Но уже к вечеру оказалось, что никто не виновен, а черт действительно знает точно. Веселая мелодия, словно издеваясь, заставила его снова поднять брошенный на кресло телефон.

— Да? — раздражённо спросил мужчина.

— Василий Иванович? Меркулов?

— Он самый. Разыгрывайте дальше…

— Это из администрации президента… и у нас такое не принято, — вежливо, но удивлённо ответили на том конце. — Вы награждены орденом «За заслуги перед…» — трубка издала свист, сжевав окончание.

— Перед кем, перед кем?

— Вы разве не слышали? Перед отечеством. Нашим отечеством. Смена с некоторых пор не преследуется.

Мужчине показалось, что голос был уже совершенно другим.

— Какая смена? Говорите яснее.

— Поздравляем, — прохрипел аппарат, — впрочем, вам наверняка уже сказали… к тому же в новостях, два часа назад… А мы не хотели с утра беспокоить, понимая… Собственно, звоним, чтоб предупредить, вручение награды одиннадцатого августа. Кстати, в этот же день в Ялте выступает известная певица… Нет… это я так, к слову. Где награждение? Вам сообщат дополнительно. Официальное приглашение будет направлено с фельдъегерем. Ещё раз извините за беспокойство.

— Очень приятно, — уныло ответил непрекращающимся гудкам Меркулов. — Какая ещё певица? Нет, всё-таки после вчерашнего нельзя обсуждать серьёзные дела.

— Господи, говорят же, беда не приходит одна, наверное, и удача… — взволнованно засуетилась жена, накрывая на стол. — Нужно немедленно пригласить твоего знакомого. Он к этому причастен, да и, пожалуй, не откажется, как и ты сегодня, совместить полезное для тела с приятным для души…

— Не надо… — растягивая слова, задумчиво произнёс Меркулов, — для тела надо было раньше… Думаю, уже. А для души… у него другие взгляды на неё.

— Жаль, жаль, жаль, — отчего-то быстро и с досадой проговорила супруга.

Её досада передалась мужу:

— Послушай, а ты даже не поинтересовалась, чего хотел этот… директор Лувра… Не поздравить же, в самом деле?

Женщина, смутившись, устремила взгляд в угол комнаты, делая вид, что не услышала вопроса:

— Жаль, что другие… взгляды. Тогда этих… снова…

В тот самый момент элегантная дама средних лет, стоя уже в кабинете директора-распорядителя крупнейшего музея Европы, с любопытством рассматривала шпили собора Парижской Богоматери, стоявшего как-то боком к бедному в прошлом Латинскому кварталу.

— Не правда ли, восхитительный вид? И как легко нищету превратить в роскошь, — раздался позади неё голос. — Все мои предшественники предпочитали панораму с галереей великого импрессиониста. Жаль, не дошли тогда руки… Выпьете?

— Я не пью вообще.

— Это пройдёт. Вы работаете по России, там и не такие отклонения проходят. Кстати, обещание я выполнил. Наш визави получил сразу две награды. Дело за вами… за службой расставаний. Готовьте договор.

— За Камиллой, — поправила женщина. — Ведь она вовсе не плутовка, подозреваю. То появляется, то исчезает. Муженёк не успевает поражаться. Хорошо, из богемных… А второй… разок переписал конец, так опять же моя заслуга. А вы… почему бездействуете вы?

— Об этом не беспокойтесь. С ним встречались.

— Позвольте не разделить вашего оптимизма. Я имею в виду осечку в Неаполе. Мать тоже догадывается. Бесконечно сбивать дочь не смогу. Закон знаете: если кто-то поймет, что в нём говорит другой, нас убывает… Кстати, где она?

— Любуется Джокондой.

— Хоть это смогли.

Хруст пальцев стоявшей напомнил треск ломаемого карандаша. — Почему не остановите автора?

— В западню должны попасть все. И это не ваше дело. Думайте о времени. Оно истекает. Но если к моменту, когда они поймут, что вы не дочь, а та — не жена… подписи не будет… придётся разбираться с вами. Кстати, визитками-то для красоты обзавелись? Раньше служба работала как часы и без них. Люди не понимают…

— Ну и пусть. Для себя стараемся, не для них. А вы… прекратите хотя бы разговоры этих двух пьяниц! И не угрожайте. У вас тоже не всё гладко. Где озлобленный новый Рихтер? А прямо под окнами у вас прошла выставка Шишкина «Русские сны». Как такое могло случиться? — В тоне слышалась издёвка. — Ведь это он сказал, что в России даже касание деревьев к небу не такое, как в Европе… не так плывут облака. Травы, и те растут по-другому…

— Вампилов, Вампилов, любезная. «Травы пахнут здесь сильней…» — его слова. А этому мы предложили всё.

— Хм… знаю, — усмехнулась женщина. — И назвали «художник, улавливающий загадку России».

— Ничего не потеряно. Благотворительность его широко известна.

Дама удивлённо обернулась.

— Я имею в виду смысл, указанный в их «Писании», — добродетель, ставшая известной, перестаёт быть таковой! И кое-какие результаты налицо. Я хотел сказать, на полотне. Всё больше заказных…

— Не радуйтесь. Он ещё способен раскусить вас.

— Не думаю… Уехал же! Сколько их, от Нуриева и Набокова до наших дней, «реализовалось» успехом и признанием? Не родиной! Не духом! И не верой! Разве не результат? Непонятна ваша близорукость. За тем и ехали! За жар-птицей! Не за рождением же! И хоть кто-то понял? Разве что за минуту до нас… до встречи с нами…

— За жар-птицей! А этот может вернуться! Не ровен час, узреет Звезду Утреннюю. Тут и до писка младенца недалеко!

— Прекратите! — уже резко возразил стоявший. — Вы хорошо делаете своё дело. Что же касается ваших замечаний… Они выходят не только за рамки исполненного хорошо, но и за рамки самого дела. И покончим с этим!

— Как ни бьётесь, — зло и намеренно продолжала дама, — оригиналы всё же иногда всплывают и в музеях, и в частных коллекциях, в театрах. Да и перья скрипят уже с девяти до семнадцати и не по ночам. И где? В Ялте! Там раньше проходило всё удачно! Больше ста лет! И совсем недавно ещё маячила надежда!

— Оригиналы? Всплывают. Но именно иногда. Ведь мы не можем тиражировать, к примеру, постановки. Пусть уж лучше думают, что оригиналы… и всплывают, всплывают… Вам, надеюсь, известно человеческое понимание того, что тонет с трудом. Подлинников не останется совсем скоро. Подделка искусства завершится с подделкой смысла жизни. И мы как никогда близки к этому. А пессимизм напрасен и безоснователен. Впрочем, как и сами женщины.

— Тем более обидно. А угрозы непонятны. И вообще… надо что-то делать с Хельмой, — отрезала дама.

— Штормов не было уже много лет. — Мужчина лет пятидесяти пяти с обветренным лицом стоял на одной из пяти стотонных плит, которые когда-то мечтали держать солярий и свободно дышать вместе с людьми морским воздухом. Плит в самом конце массандровского пляжа, у которых отняли будущее.

Сергей с удивлением повернулся к нему:

— Да как же? Прошлой зимой я видел…

— Разве это шторм? Вот в шестьдесят девятом, помню, разбило главный пирс в порту. Тот, с маяком. Опрокинуло с него суда… прямо в акваторию. Как сейчас помню дюжину кряду «упоительных вечеров». А закончилось трауром. Ведь только после этого построили защитную дамбу из бетонных ежей, — он указал вдаль, за горизонт.