Тремор - Каролина Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только сейчас в сердце не было того задора. Не было никакого желания резвиться, исследовать новую местность. И дело не в том, что он вырос. Просто теперь все, что вмещал его разум — это бесконечная вереница проблем, сдобренная жаждой «наркоты» после недельной диеты.
Перед ним все плыло. Лишь тоска на сердце делала его живым. Лишь она заставляла Кирилла хотеть хоть что-то, кроме дозы. Хотеть объятий, немного тепла и просто ощущения того, то кто-то любит его. Его, а не натянутую на душу оболочку.
Люди потихоньку собирались у стола. Звон посуды все чаще заглушал инструментал оркестра. Все готовились занять свои места и подвести итоги года. Для этого у небольшой сцены загорелся экран, за трибуной настраивали микрофоны.
Когда Кирилл спустился в зал, большинство мест уже было занято. Официанты выносили на стол блюда, заполняли бокалы гостей для последующих тостов. Пустым взглядом он смотрел сквозь ряды тарелок с деликатесами, горячим и закусками. Его родители затерялись где-то в противоположном конце стола. Аппетита к еде у него не было.
Наконец, шум утих. На сцену по очереди выходили директора и другие служащие высшего звена. Все они говорили о предстоящих целях и заслугах коллег. Кирилл мало что понимал из их слов. Когда зал сотрясали аплодисменты, он бегло натягивал на лицо улыбку и тоже поддерживал их ровное течение. Так продолжалось полчаса. За это время разочарование и грусть успели покинуть его. Все-таки чего он ожидал? Того, что родители бросят все свои дела и будут рядом? Как это вообще могло прийти ему в голову? Эмоции на людях всегда были под запретом в его семье. Лишь дома он мог рассчитывать на теплые слова и объятия. Как глупо к 25 годам все еще сомневаться в этом.
В планах значился завтрашний день. Спокойное утро, размеренная беседа. Может, не такая душевная как в Нью-Йорке, но хоть немного приближенная к ней. Он знал — дом излечит. Вернет ему старого себя и спасет от пропасти, что каждый день норовит поглотить его.
«Мы семья», — заиграла пластинка в омуте. «Мы семья».
Он улыбнулся. Нужно просто пережить этот вечер. Пронести себя, это усталое тело сквозь часы и пространство. Сквозь пустоту. Сквозь остатки бессмысленных ожиданий.
— Марк Санкаров!
Голова вздернулась вверх. Он и забыл о его существовании.
— Поздравляем с назначением на пост финансового директора. В таком юном возрасте Марк Альбертович уже многого достиг и стал гордостью нашего отдела.
Лысый мужчина крепко пожал ему руку и уступил микрофон.
Глубоко вздохнув, Кирилл опустил взгляд.
Марк встал за трибуну. Кончиками пальцев он поправил микрофон и обвел взглядом присутствующих.
— Спасибо, друзья. За эти пять лет я понял, что работа в Газпроме наполняет меня счастьем. Я рад быть полезным обществу и достойно служить ему. Это та компания, которой я готов посвятить жизнь, и я хочу выразить благодарность Вадиму Георгиевичу. Вы дали мне этот шанс, и я надеюсь, что не подвел вас. Я обещаю, что сделаю все, чтобы "Газпром" шел вперед. Спасибо.
Аплодисменты сотрясли зал. Они лились и лились, после небольшой передышки раздаваясь еще громче.
Вадим Санкаров вышел на сцену. Весь зал смотрел, как Марк замер в его объятиях. Как расчувствовавшись, генеральный директор похлопал его по плечу и занял место на трибуне.
— Спасибо за теплые слова. Я помню Марка еще вот таким, — приблизил он руку к полу.
— Еще тогда мой племянник был умным мальчиком — лучший в школе, одни пятерки.
Зал умиленно вздохнул вместе с ним.
— Он поступил в Оксфорд, и я был безумно рад этому. Он упорно работал, чтобы заслужить эту должность. Поэтому, Марк, говорить спасибо должен тебе я. Ты мне как сын, и ты знаешь это. Я горжусь тобой.
И вновь аплодисменты. Они, как стена, пролегли между Кириллом и реальностью. Как никогда, он хотел, чтобы увиденное им было галлюцинацией, сбоем разума, чем угодно, но только не правдой.
Морщинки у глаз отца пролегли плавной рябью. Взгляд потеплел, оттаял, как ледники по весне. Спина и линия плеч больше не напоминали стальной каркас, и даже губы разошлись в улыбке. Кирилл никогда не видел его таким счастливым. Что-то с пронзительным хрустом надломилось в нем.
Все медленнее руки отбивали звон. Они стали неподъемными. Все в теле замерло, омертвело, и лишь душа сочилась потоками крови. Норовила оставить его.
Он выбежал на холод. Тело продрогло в первые же секунды. Позади не было слышно голосов, и даже остатки репортеров не увязались за ним вглубь леса.
Кирилл бежал в темноту. В закрома снега, присыпанные им ветки. Дрожь, как бешенный зверь, что-то с корнем вырывала из него. Он ускорялся. Хотел убежать от всех, от всего мира, чтобы не тревожить никого своей смертью.
Крик эхом прошелся по лесу. Ноги больше не слушались его. Став такими же каменными, как все тело, они споткнулись обо что-то в темноте. Боль едко растеклась по затылку.
Он лежал во тьме, под стволами нависших деревьев, а над ним перемигивались звезды. Он умирал. Вслед за душой медленно умирало его тело. Кирилл не мог пошевелить ни единым мускулом.
Это конец. Никто не бросится искать его. Там, в суете, никто даже не заметит его отсутствия. А как заметит, тело уже сольется с природой. Нужно просто уснуть. Закрыть глаза, вслушаться в тишину, в увядающий стук сердца. Но только не в душу. Ее пронзительный лязг побуждал мелко вздрагивать мышцы. Горловые связки все норовили правдоподобно изобразить его.
Кирилл изо всех сил старался уйти разумом во тьму. Не слышать себя, забыться, просто уснуть. Но разве он мог в последний раз не взглянуть на небо? Оно в эту ночь ясное, со звездами, кажется, всего полушария, смотрит на него, одаривая последним в его жизни светом. Так он и уйдет. Под взор Вселенной, любовь кого-то высшего, того, кто в этот раз не сохранит его.
Звонок прорезал тишину. Кирилл вздрогнул. Загоревшийся экран осветил на снегу пятна крови. Рука потянулась к нему. Это было его ошибкой.
Звонила мама. Он не стал брать трубку. Однако что-то заставило его встать. Подняться и на негнущихся ногах направиться к краю леса.
