Совьетика - Ирина Маленко

Но скорее всего, просто потому, что я до этого никогда раньше не сталкивалась с настоящим, до мозга костей мелким буржуа. Обыватели, мещане у нас были – сколько угодно,- но настоящих лавочников… Наши обыватели хотя бы стремились притвориться, что они не такие!

По крайней мере, теперь я могу представить, что представляет из себя Маргарет Тэтчер …

…Их направило к нам на учебу одно и то же учреждение, а они были такие совершенно разные: столичный мальчик Тадессе из христианской амхарской семьи- маленький активист со шрамом на лице, державшийся как солидный мужчина, но воспринимаемый нами зачастую как ребенок из-за его наивных хитростей и льстивости, и провинциал из городишки Дэссе в провинции Уолло, мусульманин Саид- высокий, молчаливый, застенчивый, с красивыми резкими семитскими чертами лица. Его скромность импонировала мне. Я не любила выскочек.

Впрочем, религиозные корни наших иностранных сокурсников для нас не имели совершенно никакого значения. Религия настолько не была частью нашей собственной повседневной жизни, была настолько чем-то средневековым для нас, что мы и представить себе не могли, что в наши-то дни еще может быть как-то по-другому. И когда я в первый раз увидела у Саида четки, я совершенно серьезно решила, что это какое-то ювелирное украшение.

Только не ждите от меня душераздирающих рассказов о том, что Саид оказался исламским фундаменталистом. Вовсе он им не был. Я даже ни разу не видела его за все эти годы молящимся. Он просто был эфиопским Премудрым Пескарем .

Если бы он узнал, каким я его себе тогда представляла, не иначе как надорвал бы от смеха свой выступающий пивной животик….Да думаю, что и не он один, а большинство на нашем курсе. Но о нем знали мало и мало обращали внимание на него, в отличие от бывшего всегда на переднем плане Тадессе.

Все у Саида было чистенькое, аккуратное – от почерка в тетрадках до того, как расставлены учебники по полочкам. Сам он был, естественно при такой аккуратности и усидчивости, отличник. Это был большой педант. Он никогда не делал ничего рискованного, а прекрасные безумства были ему так же глубоко чужды, как Ипполиту из «Иронии судьбы..» Только в отличие от него, Ипполит не был подлецом…

Наши отношения начались случайно – хотя я и обратила на него внимание сразу. Но он казался таким холодным, таким неприступным, таким не интересующимся девушками… Я не смела с ним даже здороваться – хотя моя подруга Фатима, которая училась с ним в одной группе, была о нем очень хорошего мнения. Саид был классическим случаем тихого омута, в котором водятся черти.

Внимание обратил на меня не он, а Тадессе. Причем, если уж быть совсем точной, то не на меня, а на Лиду. Она ему очень понравилась. Но так как сам он к ней обратиться не решался, а тут рядом оказалась я, с моими познаниями о том, когда состоялась битва при Адуа и как звали жену императора Менелика и с восхищением, испытываемым мною перед Мирусом Ифтером, то…

Надо отдать молодому человеку должное – он не собирался никому пудрить мозги. Он не клялся в любви до гроба и выразил свои пожелания примерно в такой же форме, как Министр-Администратор из «Обыкновенного чуда».

Так произошла первая в моей жизни большая неприятность- несмотря на то даже,что кроме сказанных слов ничего не случилось. Девушки, которые сами побывали в ситуации, схожей с моей (а я знаю, что среди наших советских девушек таких было достаточно), помнят, в каком шоке ты пребываешь после того, как тебе первый раз в жизни сделали неприличное по нашим понятиям предложение – даже если оно было сделано в вежливой форме. Именно в таком шоке пребывала и я: шок этот был настолько силен, что я не удержалась и записала на бумагу кое-что из того, что случилось – естественно, для себя. Как в сказке, герою которой позарез хочется рассказать кому-то, что у царя Трояна ослиные уши – хотя бы даже только поведать об этой тайне ямке, выкопанной им самим в земле, лишь бы только на душе полегчало… Но так случилось, что когда я приехала в те выходные домой, мою сумку перебирала бабушка (я обычно привозила домой всю стирку за неделю), и эта бумажка случайно попала ей на глаза…

Мне она ничего не сказала, но я заметила, как она с презрением смотрит на меня – и сначала не поняла, в чем дело. Потом уже мама рассказала мне, что случилось… Когда до меня дошло, что именно прочитала бабушка, в первый раз в жизни я почувствовала, как мое сердце в буквальном смысле слова уходит в пятки. Раньше я думала, что это выражение употребляется просто для красного словца – но нет, оно очень точно описывает то, как ты себя в таком случае чувствуешь!

Что-то доказывать бабушке, говорить, что между нами все равно ничего не было, не имело смысла. Для нее сам факт того, что я оказалась в подобной ситуации, обрисовывал меня в весьма негативных красках. Тадессе же она возненавидела – даже его не зная. А заодно с ним и всех его соотечественников.

С тех пор я не веду дневников…

Тогда я, конечно, была вне себя от гнева. А теперь думаю, что лучше быть честным хамом, чем обманщиком. В любом случае, все мое незапятнанное ничем подобным существо горело жаждой мести – за то, что он даже только подумать о таких вещах осмелился! И я не нашла лучшего способа отомстить, как улыбнуться несколько раз его товарищу. Тому самому, неприступному и ледяному.

У него глаза полезли на лоб. Казалось, он им просто не верит. А уже на следующий день он потихоньку подошел ко мне и предложил нам встретиться в кино после занятий. Мы были на первом курсе, шел апрель 1985 года… У власти уже месяц был Горби.

Я не знала тогда, что из огня попадаю в полымя. Вся наша страна еще не знала, что она уже попала туда же…

Саид брезговал грузинским или даже краснодарским чаем, и я искала для него в магазинах чай «Бодрость», над которым он потом корпел целыми вечерами, вручную отбирая индийские чаинки от наших отечественных… От него за версту пахло ароматным импортным мылом «Фа», которое он два раза в год закупал для себя во время каникул в Лондоне или в Западном Берлине: за все 5 лет учебы он ни разу не захотел провести канукулы на родине. Там же он закупал разную косметику для своей львиной шевелюры – специальные кремы, чтобы волосы не были такими жесткими. Он люто ненавидел цветущие в начале июня тополя: из-за того, что их пух застревал у него в прическе.Но уже тогда было видно, что ему недолго осталось ее носить: на лбу у него с обеих сторон проступали высокие залысинки. А еще он страдал гастритом. Что неудивительно при такой острой пище – Саид научил меня готовить эфиопский уот…

Мылся он по три раза на дню и глубоко презирал своего монгольского соседа по квартире за то, что тот «босиком в туалет бегает». Моих соотечественников, судя по всему, он в душе тоже считал дикарями, как и того монгола; ненавидел и побаивался. Саид с самого начала настоял на том, чтобы о наших с ним встречах – и я имею в виду, самых невинных, вроде того, чтобы вместе сходить в кино! – никто из однокурсников не знал. Мне такая секретность казалось непонятной. Мы же не совершали ничего преступного.

– Я просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности, – говорил он,- Ты не знаешь, а я знаю, на что способен ваш КГБ…

Мне бы поинтересоваться, на что же такое он способен, и главное, откуда Саид-то это знает. Мы «знали» такие вещи только от разных «вражеских голосов»: за всю жизнь, ни разу, ни один сотрудник КГБ меня не то, чтобы не преследовал – никто даже не проводил со мной никаких разъяснительных бесед…. Но мне было как-то неудобно расспрашивать: ведь он говорил таким уверенным тоном… Не забывайте, что мне было всего 18, а ему – уже 27.

– Посмотри сама, какие ваши люди расисты!- говорил он мне, когда мы теплым весенним вечером прогуливались среди цветущих яблонь по ВДНХ. И вправду, таких полных ненависти взглядов в свой адрес – от совершенно незнакомых нам обоим прохожих!- , и более того, таких гнусных реплик я от своих соотечественников, воспитанных на фильмах «Цирк» и «Максимка» и балете «Тропою грома», никак не ожидала. Официально расизма у нас не было.

Почему? За что? Какое им до нас дело? Какие права они имеют на меня, чтобы за меня решать, с кем мне встречаться? Чем мы им мешаем? Мы не то, чтобы не целовались на улице – мы даже не держались за руки!

Когда он слышал, что нам говорили, он втягивал в плечи голову и раздувал ноздри. А я только выше задирала нос. Но на сердце было очень больно, до крови – тем более, что отношения у нас тогда были вполне невинные и, как мне казалось, идущие к тому, чтобы стать серьезными.

Вскоре я совсем запуталась. Если он не хочет, чтобы у меня были неприятности и уверен, что они у меня будут, если я буду встречаться с иностранцем, тогда зачем он со мной вообще встречается? Когда я заводила речь о его родной стране и расспрашивала о жизни там, он с отвращением отмахивался:

– Ты не понимаешь! Ты там жить не сможешь!