Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

что сказано человеком может быть истиной в одном случае и ложью в другом. И только Слово Божье истинно всегда. Как бы там не было, а через тысячу лет после Константинова собора всё остаётся, как и до него. Годы, прошедшие со дня смерти последнего апостола, совершенно не изменили ни самого человека, ни социум. Что тысячу лет, что сто, что год тому назад, а картина мне видится одна и та же. Лукулловы пиры, где подают не жареных павлинов и соловьиные язычки под соусом нантюа или айоли, а искусно приготовленные лжи. Большие, мелкие, цветистые, правдивые, чудовищные, безобидные, мимолётные и навечные – на любой ум и потребу. Готовят их лучшие повара – короли и придворные, священники курии и свободные проповедники, университетские профессоры и умники без лицензий. Готовят на заказ и просто так, чтоб оправдать собственную значимость, новые налоги, будущие войны, крестовые походы, виселицы и плахи. И все эти разнузданные вакханалии, где одни готовят, а другие пожирают все эти иллюзии и лжи, творятся за столами, сколоченными из стихов Заветов, Евангелия, Деяний и прочих книг Священного Писания.

Мне эта картина не по душе. Единственным оправданием её может быть факт, что все эти лжи создавались и создаются не из страха и не из движения страстей, а по велению веры.

И всё же я не хочу питаться с этой кухни и уж тем более быть на ней поваром. Я даже готов отречься от своего «Christianismi Restitutio», поскольку вижу теперь, что оно насыщено невольными моими заблуждениями, рождёнными доверием к чужим иллюзиям. Готов отречься для того, чтобы очиститься от всех этих лжей и не распространять их на неискушённый люд. Я напишу новый труд и называться он будет «Restitutio veritatis in Christianismo» – восстановление истины в христианстве. В этом труде я проведу анализ всего, что появилось в вере христовой после Константинова собора и насколько всё оно согласно с истинным Словом. Я выявлю всё ложное, как бы хорошо оно не укрывалось под личиной истинного. Я хочу, чтобы мир, давно заблудший в дебрях ложных идей и теорий, вернулся на путь истины. Ибо истина – это Бог, Слово Христово – указатель, как к Нему прийти, а вера человеческая -дорога. Будет верный указатель и эта дорога приведёт к Богу. Ложный же указатель уведёт в никуда, заставит человека вечно блуждать тайными тропами, где он в итоге растеряет свою веру. Ну вот, последняя капля чернил не оставляет мне ничего, кроме как закончить это моё послание к тебе. Надеюсь, изложение моё было не слишком сумбурно, не запутало и не утомило тебя. Честно говоря, мне хотелось бы узнать, что ты обо всём этом думаешь, тем более что …»

Здесь письмо обрывалось. Кальвину оставалось лишь догадываться, чем могла закончиться последняя фраза. Но догадываться не хотелось. Всё и так было предельно ясно до последней запятой. Кальвин бросил серветовы листы на стол. Прикасаться к ним более не хотелось. «Чушь умалишённого! Он хочет правды? Правды во всём, правды абсолютной и никак не запятнанной? Какую-то правду он, конечно, найдёт, а дальше? Станет размахивать ею, как дубиной, разоблачать ложь и сокрушать лжецов? Не спорю, он их сокрушит, а после? После он поставит под сомнение труды апостольских мужей, апологетов, отцов Церкви и всех богословов. В безумном угаре борьбы за правду он разожжёт пожар новой мюнстерской коммуны. И этот пожар выжжет всё и праведное, и неправедное. Пожалуй, для церкви римской это будет полезно, она давно нуждается в очищении и покаянии. Но Рим по большому счёту всего лишь частность. Пожрав его, этот пожар перекинется и сметёт всё то, на чём держится вера Христова и монолит Церкви апостольской. Он хочет посягнуть на святое. Но ни у одного человека, живущего на Земле, нет на это права. Ты сам не оставил себе выбора, Мишель Сервэ. Нос spectaculum est supra28»

Кальвин звякнул колокольчиком, призывая своего секретаря. Пока Морель входил в кабинет, Кальвин надписал несколько строк на обращении Совета Женевы.

– Вот что, дорогой Люсьен, немедленно доставьте это обратно в Совет. Думаю, мой ответ для них будет более чем понятен.

– Как вам угодно, мэтр! Что-нибудь ещё?

– Да, – Кальвин открыл ящик своего стола и, порывшись, извлёк из него какой-то документ, – Вот вам список лиц, составленный мсье Жозефом. Здесь указано с кем был близок подсудимый Сервэ и кто мог бы стать его идейным сторонником. Там есть имя и вашего помощника Анатоля. Однако уверен, вас это никак не должно смутить. Передайте список в Консисторию, пусть наши друзья присмотрят за каждым. Любой, кто хоть вскользь упомянет богопротивные идеи, высказанные Сервэ, должен быть немедленно арестован и отправиться следом за своим учителем. Думаю, это будет справедливо и логично. Только так, действуя решительно и неотвратимо, мы сохраним нашу Церковь, нашу веру и саму Женеву. Спешите. Да поможет нам Бог!

* * *

26 октября 1553г суд свободного города Женевы и окрестностей, приняв во внимание мнения Совета, главы Церкви, а также мнения капитулов городов Цюриха Шафхаузена, Базеля и Берна, признал подсудимого Мишеля Сервэ Виллано-ва виновным по всем статьям обвинения и приговорил его к смертной казни – сожжению на костре. Приговор был приведён в исполнение на следующий день. Казнь продолжалась несколько часов прежде, чем душа приговорённого покинула его тело. На том же костре были сожжены и все найденные экземпляры книги «Christianismi Restitutio», как и все прочие записи приговорённого. Судьба невольных последователей Сервэ осталась неизвестной.

Эпилог

Октябрь 1986 г.

Автодорога Лозанна – Женева, Швейцарская конфедерация

Лимузин нёсся по дороге стремительно, словно выпущенная из лука стрела. Большой и солидный, он не мог себе позволить ехать медленнее и наслаждаться такими мелочами, как гладкий, отличного качества асфальт и прекрасные, словно с рекламного постера, виды вокруг. Это удел малолитражек для небогатых и седанов, чьи владельцы числят себя средним классом. Парящие кабриолеты и ревущие родстеры не в счёт. Хотя их водителей и пассажиров также вовсе не волнует окружающее, но также не заботит ничего, кроме собственного самомнения. Лимузин же своим сиятельным видом сообщает всем вокруг, что его совершенно не влекут заботы обывательские: мелкие и приземлённые. Он создан под стать своим пассажирам, персонам одиноким, серьёзным и весьма важным, масштаб дел которых далеко превосходит границы провинций, кантонов, а может даже и государств.

Как раз один такой пассажир ехал сейчас в своём лимузине по берегу Женевского озера. Водитель и офицер-адъютант сидели впереди, там, где им было положено, чтобы никоим образом не