Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как далеко суждено было зайти последствиям македонского вмешательства в дела Индии, стало очевидно только тогда, когда третий царь нового индийского царства, Ашока, сын Биндусары, принял буддизм. Учение Гаутамы Шакьямуни после того, как в течение 200 лет оно было доктриной одной из бесчисленных индийских сект, теперь приобрело мировую значимость. Создание единого великого царства в Индии сделало возможным и распространение единой религии. Развитие буддизма в Индии и последующее распространение буддизма по Центральной Азии и Дальнему Востоку стало возможным в первую очередь благодаря македонскому завоеванию. Когда мы так часто слышим расхожее мнение (изрекаемое всегда с очень умным видом), что все «западное» влияние на Восток было по сути своей временным и преходящим, любопытно процитировать высказывание одного из ведущих авторитетов по этому вопросу: «Все последующее развитие Индии зависело от учреждений, принесенных туда Александром»[1013].
Царь Ашока с энтузиазмом проповедовал учение Будды по всей земле. В греческих городах на Западе – до самой Кирены и Эпира – можно было увидеть темнокожих людей с монашеской тонзурой и в длинных желтых одеяниях, которые продолжали катить вперед – даже сюда – «колесо дхармы». Возможно, и сами цари – пропойца Антиох II, дилетант в области литературы и науки Птолемей Филадельф, строгий стоик Антигон – слышали призывы послов Ашоки ходить восемью путями – правильной веры, правильной воли, правильного слова, правильного дела, правильной жизни, правильного усилия, правильной мысли, правильного самоотречения – и принять Четыре Истины о боли, царящей в этом мире, и о том, как ее устранить. «Откройте уши, о цари, ибо искупление от смерти найдено!» Свидетельство об отправке этих миссионеров оставил нам сам Ашока, и оно высечено на скалах Индии[1014]; очень жаль, что у нас нет никакого рассказа западных людей о том, какое впечатление они произвели. Наверное, они ходили теми же путями, по которым через триста лет прошли апостолы другой Веры и другого Искупления.
Глава 15
Первые годы правления Антиоха III
(223–216 до н. э.)
От обзора ситуации на Востоке мы вернемся к тому месту в нашем рассказе, когда мы увидели, как селевкидский царь был убит в Малой Азии, пытаясь отобрать свое наследство у Аттала Пергамского. Когда Селевк III был убит, царская армия внезапно лишилась командующего во вражеской стране; однако благодаря умению полководца Эпигена армии удалось успешно отойти за Тавр. На некоторое время порядок наследования опустевшего трона казался сомнительным. Антиох, младший сын Селевка II Каллиника, которому тогда было лет восемнадцать[1015], был далеко, в Вавилонии[1016], и должно было пройти некоторое время, пока он смог бы прибыть на Запад. Между тем после гибели царя управление делами немедленно принял на себя его кузен Ахей. Он действовал энергично против партии, ответственной за убийство, и казнил Никанора и Апатурия. Он был силен, способен и популярен, и народ был настроен в пользу того, чтобы он принял корону. Однако Ахей остался верным своему отсутствующему кузену, провозгласил его царем и сам предпринял новую кампанию в Малой Азии, чтобы восстановить власть дома Селевкидов[1017].
Глас народа, а именно македонцев Сирии, теперь требовал присутствия юного царя[1018], и Антиох отправился на запад. Первыми приказами нового правления была передача Ахею всех полномочий в регионе за Тавром и подобная же передача царской власти за Тигром в руки Молона, сатрапа Мидии, и его брата Александра, сатрапа Персиды. Антиох III, однако, был пока себе не хозяин. По-настоящему делами царства управлял премьер-министр Гермия. Он показал себя министром типа, знакомого всем деспотическим дворам: он жаждал власти, не терпел соперничества, а его злоба была смертельна. Его влияние угрожало всем видным деятелям в царстве. Всеми любимый полководец Эпиген вызывал его особенную зависть. Такой режим, естественно, навлек на себя роковое недовольство высших приближенных царя. Все ждали, что Ахей откажется от своей лояльности. Молон и Александр поторопились обезопасить себя (как это им казалось), подняв восстание (221 до н. э.). Их соседи с Востока – Аршак в Парфии и Диодот в Бактрии – показали пример успешного сопротивления. Молон также теперь провозгласил себя царем[1019] и попытался отвратить от дома Селевкидов сердца греческих колонистов и местных племен ближнего Ирана.
Слабость структуры империи, которая в конечном счете оказалась роковой, уже проявилась в этом кризисе – он предвещал оставление Малой Азии и Ирана. Однако в тот момент была еще надежда, что сильная рука могла бы обновить порванные связи. С умелым управлением можно было сохранить и Ахея. На Востоке один аспект ситуации работал в пользу дому Селевка – его популярность в греческих городах. Окруженные чужими народами, греки Востока смотрели на Антиоха, видя в нем защитника эллинизма. Это было огромное преимущество в арсенале Селевкидов, и снова и снова с течением времени завоеватели-варвары и вожди мятежников понимали, что это постоянный фактор, с которым надо считаться. Политическая линия, с помощью которой можно было преодолеть кризис в тот момент, ясно вырисовывалась: избегать всех дальнейших столкновений, договориться с Ахеем и обратить на пользу себе расположение восточных греков. Нужна была только сильная воля, чтобы эту политику проводить.
К несчастью, трон был занят юношей, а царством управлял развращенный министр. На совете, который собрался, чтобы рассмотреть мятеж на Востоке, Эпиген посоветовал немедленно напасть на сатрапов и напомнил о верноподданнических чувствах, которые должно было пробудить появление царя в этих областях. Гермий ответил с яростью, которая отчасти была вызвана его ненавистью к Эпигену, отчасти – страхом перед войной. Он прямо обвинил полководца в том, что он-де хочет передать царя в руки врагов. Совет был перепуган этим взрывом ярости и согласился с Гермием; против Молона
