Есенин - Виталий Безруков

— Прошу в присутствии гениального поэта Есенина не называть меня гением, хотя мне это безумно нравится! — шутливо парировал Николай Павлович.

Началось шумное застолье актерской братии, когда, захмелев, все говорят громко, не слушая друг друга.

— Спасибо вам, Гутя, — тихо сказал Есенин, — выручили меня, а теперь я вас: вы мне незаметно стакан передавайте, когда опять нальют, я буду выливать. Вон ваза стоит пустая!

Августа согласно моргнула.

— Слушайте последний анекдот про МХТ, — постучал вилкой по стакану Соколов. Когда все чуть-чуть поутихли, он начал хорошо поставленным голосом: — После премьеры «На дне» Качалов при всех подошел к молодому режиссеру, ассистенту Станиславского, Сулержицкому, и спросил, желая услышать комплимент: «Сулер, ну, как я играл сегодня?» Сулержицкий залебезил: «Гениально, Василий Иванович, как всегда гениально! Только…» «Что только?» — нахмурился Качалов. — «Только сцену с Настёнкой, которую я с вами репетировал отдельно, когда Константин Сергеевич заболел… так у меня было ощущение, что вы ее сегодня как-то съели, Василий Иванович!» Качалов, видя, что к их разговору прислушиваются актеры, изрек: «Ты глубоко прав, любезнейший Сулер, у меня тоже ощущение, будто я сегодня говна наелся!»

Актеры зашлись смехом: «Браво, Андрей! Мы впервые это слышим!» Есенин с Миклашевской тоже хохотали, но, отсмеявшись, Есенин заметил:

— Смешно! Но я встречался с Качаловым, дома у него бывал… Он не мог так сказать — он добрый!

— Так это же анекдот, Сергей Александрович! — оправдывался Соколов.

— Талантливый актер! — наклонился режиссер к Есенину. — Кстати, прекрасный чтец! Андрей! — обратился он к Соколову. — Прочти что-нибудь Сергею Александровичу.

— Есенина прочти! — поддержали актеры. — Есенина перед Есениным!

Соколов встал:

— Сергей Александрович, можно я вам прочту ваши стихи?

— Мои? Интересно! И много знаете? — искренне заинтересовался Есенин. Он ни разу не слышал, как его читают другие.

— Много! — обрадовался артист. — Но я хочу прочесть те, что я с эстрады читаю, в концертах: «Письмо к женщине», «Сукин сын», «Собаке Качалова»…

— Давай «Собаке Качалова», — попросил Есенин. — Анекдот про него ты смешно рассказал!

Все затихли. Соколов вышел из-за стола, прихватив с собой стул. Он встал в выразительную позу и положил руку на спинку стула.

— Надеюсь, что про меня тоже анекдот сочинят, как какой-то артист Соколов читал Есенина самому Есенину, — пошутил он и, откашлявшись в кулак, тихо, просто, тепло и нежно начал:

Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Голос его заметно дрожал от волнения. Оно передалось и всем другим слушающим. Некоторые переживали за своего товарища, поглядывая на Есенина и пытаясь понять, нравится ли ему, как читает Соколов.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть самое простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,Не знаешь ты, что жить на свете стоит…

Чем дальше читал артист, глядя на Есенина, тем взволнованнее звучал его голос, а улыбка на лице Есенина становилась все шире… и глаза радостно сияли.

Мой милый Джим, среди твоих гостейТак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,Сюда случайно вдруг не заходила?

Услышав эти строки, все словно по команде поглядели на Миклашевскую, и она от смущения закрыла лицо руками. А Соколов закончил, молитвенно сложив перед собой руки:

Она придет, даю тебе поруку.И без меня, в ее уставясь взгляд,Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа всё, в чем был и не был виноват.

Он низко поклонился Есенину в наступившей тишине. Есенин был растроган до слез. Он встал, подошел к артисту, крепко пожал ему руку и обнял.

— Здорово, признаться, не ожидал!.. Ты даже лучше, чем я, читаешь его. У меня рифма все-таки превалирует, а ты… Молодец! Читай с эстрады Есенина: даю «добро»! — он дружески хлопнул Соколова по плечу.

— Друзья, а что, если мы замахнемся на «Пугачева»? Вон у нас какие таланты! — подошел к ним Николай Павлович. — Я уже вижу, как это будет здорово, просто гениально, в чтецком варианте! Под музыкальное сопровождение четырех баянов… — загорелся режиссер. — Вы как, не против, Сергей Александрович?

— Мейерхольд от «Пугачева» отказался: он Маяковского ставит… Если у вас есть желание… Только там женских ролей нет, — улыбнулся он, поворачиваясь к Миклашевской.

Все радостно заговорили, обсуждая предложение режиссера, а Есенин, отозвав к окну Миклашевскую, закурил и, выдохнув в сторону дым, спросил, подозрительно глядя ей в глаза:

— Гутя, я слышал от Мариенгофа, что ты встречалась с Маяковским?

— Встречалась?! — вспыхнула Августа. — Надо же, этот мерзавец прилизанный все может оболгать…

От выпитого вина она побледнела и стала еще неотразимей.

— С Маяковским я «встречалась», — засмеялась она, — раза три, мельком… Один раз выступала на эстраде, не помню где… и он стоял и грустно смотрел на меня. Я почувствовала, что ему жалко меня, мой номер… чуть со стыда не сгорела. Другой раз — у нас дома. Я сидела, что-то шила сынишке, а у соседей гости шумят. Потом в дверь постучали, и вошел Маяковский, видимо, он в гостях был…

— И что, этот жеребец стихи тебе стал читать? — помрачнел Есенин. Августа радостно засмеялась, увидев, что он ревнует ее к Маяковскому.

— Глупый ты! — Она осуждающе посмотрела на него влюбленными глазами. — Он попросил разрешения позвонить, а потом вдруг: «Вы — Миклашевская?» — «Я». — «Встаньте, я хочу на вас посмотреть!» Он сказал это так просто и серьезно, что я спокойно встала. «Да!» — сказал он.

— И все? — допытывался Есенин.

— Поговорили немного о театре, и он ушел, не прикоснувшись к телефону.

— Непонятно, — отвернулся Есенин, затянувшись папиросой.

— Чего непонятно, Сережа? Я заинтересовала его только потому, что мое имя часто связывают с твоим… Еще раз совсем недавно он увидел меня в антракте на каком-то спектакле, подошел, поздоровался и сказал: «Дома вы гораздо интереснее. А так я мог пройти и не заметить вас». Вот и все мои «встречи» с Маяковским. Не знаю уж, как там преподнес их тебе Мариенгоф, но чувствую, что он хочет вбить клин в наши отношения! — сказала она, ласково взяв Есенина за руку.

В дверь постучали. Вошел высокий импозантный мужчина.

— Привет честной компании! Коля! — обратился он к режиссеру приятным баритоном. — Хотя не был на спектакле, но уже слышал много лестного!

— Очень рад, что ты зашел, Всеволод! Проходи, присаживайся! — пригласил его Николай Павлович.

Мужчина подошел к стоящим вдвоем Есенину с Миклашевской и бесцеремонно, по-хозяйски поцеловал ее в щеку.

— Поздравляю, Гутя! — сказал он, глядя скептически на Есенина. Миклашевская, смутившись, покраснела.

— Знакомьтесь. Миклашевский! — представила она бывшего своего мужа и добавила: — Отец моего ребенка… А это Сергей Есенин! — виновато глянула она на Сергея.

— И этим все сказано! — Миклашевский протянул Есенину руку. — Миклашевский! Как Гутя сказала: отец ее ребенка, — сострил он, высокомерно глядя на Есенина.

— И этим все сказано! — осадил его Есенин, с силой сдавив ему руку. Миклашевский сморщился от боли.

— Сева, иди сюда! — позвал Николай Павлович, пытаясь разрядить обстановку и избежать скандала, который неминуемо состоялся бы, будь Есенин пьян. — Давай выпьем за успех твоей… за успех нашей… — поправился он, увидев подходящего к столу Есенина, — нашей несравненной Августы Леонидовны! Ура!

Есенин сам налил себе полный стакан вина.

— За вас, мадам Миклашевская! — поднял он бокал и выпил. Вытерев белым платком губы и отыскав взглядом артиста Соколова, крикнул: — Эй, Соколов! Ты вот это с эстрады читай, разрешаю! — И громко, глядя на Миклашевскую, прочел:

Ну, целуй меня, целуй,Хоть до крови, хоть до боли.Не в ладу с холодной волейКипяток сердечных струй.

Опрокинутая кружкаСредь веселых не для нас.Понимай, моя подружка,На земле живут лишь раз!

Оглядись спокойным взором,Посмотри: во мгле сыройМесяц, словно желтый ворон,Кружит, вьется над землей.

Ну, целуй же! Так хочу я.Песню тлен пропел и мне.Видно, смерть мою почуялТот, кто вьется в вышине.

Увядающая сила!Умирать — так умирать!До кончины губы милойЯ хотел бы целовать.

Чтоб все время в синих дремах,Не стыдясь и не тая,В нежном шелесте черемухРаздавалось: «Я твоя».

И чтоб свет над полной кружкойЛегкой пеной не погас —Пой и пой, моя подружка:На земле живут лишь раз!

Есенин всегда хорошо читал свои стихи, но в этот раз всем присутствующим стало страшно. Он читал с таким откровением, будто никого не было вокруг — только он и она, его любовь, его заметавшийся «пожар голубой»!