Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

Иона вздохнул.

— Хабырыс, оу, Хабырыс… Поговори со мной. Как промышляешь? Говорить мне нельзя — слушать можно. Можно слушать?.. — обратился он за разрешением к Черному Орлу. Хоть и узнал настоящее имя геолога, но про себя не мог иначе называть его.

— Дорогой, слушать — сколько хочешь можно! — разрешил Гурген. — От этого вреда не будет, хорошие новости — самое лучшее лекарство.

— Я к тебе собирался… — начал Хабырыс. — Сказать хотел, сборщик скоро приедет, Он уже был у Лэпаринова, в той стороне все участки обошел. Пушнину в сельпо отвез, теперь — в наши края. Потому я сейчас не пойду на Бээрэ и в Хахахтах, как собирался. Время еще есть, позднее поверну туда лыжи.

Он замолчал.

— Говори же, не молчи, — нетерпеливо сказал Иона.

Гавриил переглянулся с Орлом и больше не останавливался.

Старый охотник был рад узнать, что Хабырыс за вчерашний только день снял семнадцать белок и в капкане нашел горностая — седьмого по счету. Лису подкарауливает. Забрела к нему черно-бурая, надо снять с нее шубку. А год урожайный, жаловаться не приходится. Много хвостов запишет за ним сборщик, когда его тяжелая нарта остановится у палатки в урочище Илимниир. Что план, — план уже целиком перекрыт, так Хабырыс рассчитывает. А ведь впереди еще сорок четыре дня до конца квартала, до конца промысла.

Это у него, это у Хабырыса, сорок четыре дня впереди, подумал Иона. И даже гораздо больше. Он слушал его и вдруг отчетливо понял, что должен непременно сказать Хабырысу он, именно он — может быть, напоследок…

Он многих выучил нелегкому охотничьему ремеслу. Но вот детей у него никогда не было. Этот — самый последний его ученик, который мог быть его сыном, должен перенять его карабин. Если Черный Орел не поднял, пусть хорошенько поищет в тайге и найдет. Пусть найдет и возьмет себе, чтобы не получилось так, словно прошел человек по первой снежной белизне, а потом поднялся ветер и начисто замел следы. Ищи тогда его тропу! Теперь же — если что — будут люди вспоминать, как свое ружье, не знавшее промаха, огонёр[25] Иона оставил Нартахову Гавриилу, молодому.

Чтобы передать все это, пришлось бы нанизать слишком большую связку слов. А он такой привычки не приобрел — много говорить. Иона сказал только:

— Рысь убей. Я не убил — ты убей. Из моего карабина. Надо его найти. Понимаешь?

Хабырыс кивнул.

Старый охотник внимательно посмотрел ему в глаза и почувствовал, что можно надеяться — парень понял, парень сделает.

Обдумать все это, сказать, что он сказал, понадобилось много сил. Иона больше ни о чем не мог думать, ни к чему не прислушивался. Губы как будто всегда были воспалены, и сколько ты ни облизывай их языком, они сухими останутся, вот-вот, кажется, лопнет на них тонкая кожа. И всегда был этот тусклый свет. И всегда лежала на полу косая тень от стола, похожая на притаившуюся рысь. Хотелось одного — чтобы скорей проходила боль. Но она не проходила. Он ждал врача. Но врач не появлялся. И надо было неизвестно где брать силы, чтобы можно было терпеть дальше.

Боль вконец обессилила охотника. Он лежал не шевелясь. И услышал, как Гурген шепотом сказал:

— Старика нельзя оставлять без присмотра… Я, правда, дал ему таблеток от боли, но что-то они плохо успокаивают. Ты ложись, поспи. А в два часа я тебя разбужу, и ты меня сменишь.

Хабырыс отказался. Дежурить первым будет он. Тогда Черный Орел забрался в спальный мешок на полу, и сразу раздалось его спокойное ровное дыхание. Иона ему позавидовал — он сам засыпал так же мгновенно, находившись за день по непролазным чащобам.

Тревожно скрипнула половица — это Хабырыс в мягких торбазах прошелся по комнате. Замер на месте, потом осторожно переступил. Другая половица тоже заскрипела. Совсем рассохлось старое зимовье…

Парень сел у печки, поставив низкий, ровно отпиленный кругляш, поворошил кочергой звонкие золотисто-красные угли. Что же он не закрывает? Упустит, упустит тепло! Мороз на дворе к ночи — градусов пятьдесят семь, а то и все шестьдесят.

«Правильно», — одобрил про себя Иона, когда Хабырыс поднялся и плотно задвинул вьюшку.

Больше следить было не за чем. Потом ему стало казаться — они с Хабырысом снова на Улу-Ары[26], где в ту промысловую зиму стояла их палатка, где парень сделал свои первые шаги на охотничьей тропе. И они снова пробирались к тому месту, где накануне заметили на матовой белизне снега желтое пятно — медвежью берлогу… И он изредка взглядывал — не боится ли Хабырыс? Но парень был спокоен, как никто другой не был бы спокоен, впервые в жизни собираясь с рогатиной и ножом на самого хозяина тайги. И все время слышался какой-то шум — так шумела когда-то речка Мыыла.

А Гавриил дремал у печки. Внезапно он вздрогнул и выпрямился. Прислушался и вскочил с сильно бьющимся сердцем. Тишина, тишина, тишина, в которой не слышно дыханья старика! Мигом он очутился подле топчана. Но — нет… Смуглая грудь охотника, поросшая редкими седыми волосами, медленно, очень медленно, но все же поднималась и опускалась. Гавриил настолько переволновался, что спать ему совершенно расхотелось, и он не стал будить Гургена. Уже совсем утром, когда просветлело единственное в зимовье оконце, затянувшееся льдом, Гавриил надел шапку и вышел.

Падал снег. Он падал всю ночь — у порога был целый сугроб, выше колена. Крупные снежинки тихо садились на рукава дубленой куртки. Белые лохматые тучи повисли совсем низко, и казалось, что старые, седые лиственницы упираются вершинами в небо. Гавриил постоял, глядя в знакомые распадки. Вдруг его взгляд задержался на двух точках, черневших на лысом склоне соседней сопки. Он всмотрелся. Двое на лыжах!

Парень кинулся к зимовью, оставляя в снегу глубокие вмятины. Но не добежал — дверь отворилась, вышел Гурген, одетый в короткую меховую куртку. На шнурке болтались рукавицы.

— Ну, молодцы! Видно, всю ночь напролет шли. Врач у нас в экспедиции прямо чемпион! Давай им навстречу, — предложил он, становясь на широкие охотничьи лыжи, обтянутые гладкой, лысой кожей.

— Пошли! — откликнулся парень. Ему сейчас надо было двигаться, он не мог устоять на месте от радости.

Но прежде, чем последовать за геологом, Гавриил забежал в зимовье.

Иона широко открытыми глазами смотрел в потолок, на выщербленное временем бревно, как будто там открывалось ему что-то важное, очень значительное.

— Огонёр!

Он перевел взгляд на Гавриила, чуть улыбнулся. Его Хабырыс стоял возле топчана. Значит, не почудилось накануне…

— Огонёр, — торопливо зашептал Хабырыс, — Огонёр, ты послушай меня… Вчера я не мог сказать, ты разволновался бы. Гурген-геолог не позволил. А сейчас к тебе придет врач,