Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы - Иван Безродный

Я вернулся к дивану — и сердце упало прежде всего остального. Она, конечно, не сбежала — куда бы? Просто свернулась — руки-ноги скрещены, голову спрятала…

— Катюша…

Не отозвалась. Тогда я выключил свет совсем и лег. Отступиться? Как бы не так! И я начал все сначала, не заговаривая и не утешая. Просто делал, что умел — раскрывал и искал, нашел и вошел; свое я получил, а что было с нею — не знаю…

Боль не вернулась — я проспал спокойно уж не знаю, до которого часу, — всласть. И сон мне пришел, как будто Катерина — моя жена, и я просто до неприличия во сне гордился тем, что мы с ней делаем… Потом стал просыпаться — наполовину наяву я уже просто признавал, что имел место пересып, а на три четверти — понял, что ее рядом нет, как, в общем-то, и бывает в таких случаях… Она не лежала со мной и даже не на своем постеленном внизу ложе. Одетая, сидела на полу у двери — голова откинута, глаза прикрыты — дремлет? Я осторожно пошевелился — все в порядке. Живем!

— Ты меня выпусти, пожалуйста.

— А? Что?

— Открой дверь. И не притворяйся, что спишь.

— Который час?

— Не знаю. Поздно. Ночь скоро.

— Не сиди на полу. — Я, честно говоря, не понимал, в чем дело. Говорит отрывисто, глядит, прищурясь — злится, что ли? Дверь я запер… это да, но что за демонстрации? — Поужинаем, и…

— Дверь открой мне, будь так любезен.

— Да ладно, ладно…

Я поднялся. В общем, чувствовал себя довольно глупо. Обида вдруг накатила: в самом деле, корчит из себя изнасилованную! Ведь как все было, — и тут меня осенило наконец, как все было. Конечно, она вроде бы согласилась… Я даже одеваться перестал, так и стоял столбом, штаны на полпути… Да только и в мыслях у нее не было делать это со мной. И воображала она себе — голову даю! — любовника этого своего духовного, педика необычайного…

Какие уж тут речи! Какие объяснения! Молча застегнулся, отпер дверь. Она и не попрощалась. Вот и хорошо, подумал я тогда. И к лучшему. Злее буду, а мне надо быть очень злым, чтобы приманить, словить, удержать Квапаля.

Я нашел его не на сцене, как полагал вначале, а среди зрителей, на балконе Колодца. Он не ожидал встречи со мной, конечно. Он ждал Катерину. А мне надо было сказать ему всего два слова. И посмотреть, как он отзовется. Внизу творилось обычное черт-те что: труппа из Киригуа показывала «Ричарда Третьего» на ацтекском языке, актеры рычали и шипели, и Ричарду гораздо больше бы сгодилась шкура ягуара, нежели дотошно смастеренное облачение короля. Помню, что разглядывал Квапаля, как восковую куклу в музее; искал следов вчерашнего побития — но ничего… И все-таки это был он, с кем я схватился на древке, — во всяком случае, тот, кто напугал и заворожил Катерину, — я узнал по голосу.

И даже если бы не этот тягучий ацтекский выговор… разговор был в точности как давешний бой: с разведкой, с осторожными бросками на пробу и даже с масками. С той разницей, что можно было смотреть прямо в глаза. В моих дозволенно билось нетерпение охотника. Его — просто черные, как полированная пластмасса, гляделки. В них отражался Колодец, горящая смола в плошках, прорезные оборки провинциалок. Но себя я там не видел. Голова кружилась: жарко… и я был слишком близко к развязке. По крайней мере, к одной из… Всего-то два слова, и посмотреть… а вот мы оба медлили, он растягивал гласные, я тянул время. Он сделал вид, будто ему интересно, что происходит на сцене: уперся локтями в парапет, зенки свои нелепые в бинокль упрятал, и тут потные осветители развернули декакиловаттные юпитеры к небесам.

— Что-о? — Он обернулся. — «Самсон»?

Белые лезвия света вверху сошлись с ощутимым шипеньем.

— Для чего ей это?

Такая нынче у него была маска — он говорил только о «ней», о рыжеволосой женщине. О Катерине.

— Ей-то незачем. А вот мне нужно. Послушай, я даже…

— Нет, — отвечало это чудище. — Тебя не буду слушать. А ей отдам. Пусть сама приходит. Без тебя. Ты лучше… вообще там не появляйся, понял?

Сейчас даже самому трудно поверить, до чего странный был разговор, весь недомолвками… Квапаль исчез, спустившись куда-то вниз, к самому жерлу Колодца. Я остался, озадаченный. Два кусочка мозаики сложились, и загадочный Самсон сошелся с ночным бойцом, как орел с решкой. Однако монета подвела, встала на ребро — Катерина! Я совсем забыл, заставил, видно, себя забыть о том, что было несколько часов назад. Бросился прочь из Колодца, потому что нужно было найти ее. Сразу в аэропорт? Нет… Ее рейс только утром, успею. Сначала в «Нопаль»… и тут, наверное, подвело воображение, разогретое в общей моей горячке ловли. Представилось, как я вхожу в абсолютно пустой номер. Там не просто чисто — стерильно. За ней уже убрали, да так, что не узнать, была ли вообще эта женщина или померещилось… В изумлении от этой нелепицы я уже видел себя мотающимся с высунутым языком по всему Теночтитлану: Кухум Виц, «Опоссум», «Голова», даже развалины «Корневища», тольтекская слобода и, наконец, «Ягупоп» — безрезультатно…

Боги Ацтлана, найти-то я ее найду, но что ей скажу? Дескать, дорогая моя, я ничего не объясняю, но мне очень нужно, чтобы ты… как можно скорее отправилась в «Ягу-поп». Там ты побеседуешь с известным тебе человеком… и кое-что от него получишь… и принесешь это мне… Так вот — просто.

И тут я понял, что этого не будет. Какое-то озарение, полсекунды. Сантименты? Ревность? Какое там… Просто железная уверенность в том, что я ничего не сделаю и никуда вот сейчас не пойду. Я остановился. Что-то со мной происходило, может быть, столбняк напал прямо в месте, приютившем днем «кактуса». Только что было жарко, лицо горело, привычный пот стекал по позвонкам. Так и стекал — только холодный. Черт меня подери, я почти не успел осознать, какое решение я принял, не знал еще, что это такое, — а меня больно толкнул в спину и тут же зашел спереди, как бы для извинения, Декан Лелюк.

— А, Тарпанов, — пробурчал он, — что вы встали пень пнем?

Я разинул рот и тут же его захлопнул. Ну да, вчера у «Корневища»… Сейчас мы тоже были в толпе и где-то неподалеку стояла моя «сюиза», но Декан поглядел на меня мельком и пошел влево, под арку. Я поплелся за ним. Мы сели на каменную горячую ступеньку.

Декану жара досаждала не меньше, чем прочим. Он развязал шейный платок, вытер лицо и руки. Фонарь ложился мокрым бликом на залысины. Лелюк не выглядел сердитым.

— Ну что? — сказал он без выражения. — Сомневаетесь? В отказ решили уйти?

И опять я промолчал. Слухи ходили, конечно, всякие: якобы в лобные доли у него вшиты чипсеты, и стеклянный глаз от ИБМ, и что рука у него не дрогнет — ни правая, ни левая, и что он предпочитает яд… Чушь. Было ясно, как на ладони, что он не просчитал меня волшебным образом. Просто он все это видел так много раз… Лелюк потряхивал платок, щурился: