Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы - Иван Безродный

Леопольд помолчал и ответил вопросом на вопрос, совсем невпопад:

— Слышали когда-нибудь про Индрика Василевса?

— Нет. Это кто или что?

— Это чудовище.

Я хмыкнул, потому что вспомнился Селиван Тукупи, как он то же самое и с той же интонацией говорил о Боге травы.

— И не хмыкайте! Индрик, может быть, страшнее всего, что вы можете вообразить. Его люди здесь, они идут по следу Пера.

— Ну?

— Я их не знаю… Даже Джио ничего не открылось… но мы должны их опередить.

— Слушайте, Лео, как я могу кого-то опередить, о ком вообще ни черта неизвестно?

У Гнездовича был очень несчастный вид.

— Я бы ни за что не согласился иметь дело с вами, Тарпанов, — горько сказал он. — У вас же никакой веры нет, вам на все плевать… вы просто пробивной механизм, воришка, стыдно даже подумать, что вы будете держать в руках Перо Эммануила…

— Может, потому и буду. Кажется, ваша компания очень старалась меня заполучить.

— Это все монсеньор Очеретти, — лекарь махнул рукой. — В нем-то веры на десятерых. Благодарите Бога, что он про вас забудет после этого дела… если будет о чем забывать… Я, кстати, до сих пор не могу поверить, что вы согласились. Я бы на вашем месте отпирался изо всех сил. Хотя… Джио всегда оказывается прав. Ладно, не об этом речь. Поймите. А не можете — так поверьте, что как только Перо попадет к Индрику — этому миру, как мы его знаем, придет конец. Артефакты Великой Сети существуют… существовали. Большая часть из них утеряна. Исчезла в последние сто лет. Некоторые — совсем недавно. Василевс ищет их и находит, а мы опаздываем. Кстати, — Гнездович встрепенулся, — кто вам-то сказал, что оно здесь?

— Сами же сказали.

— Нет. До этого? Что вы здесь делали до того, как я вам сказал? Вы мне ответили: «Знаю»…

У него был весьма отчаянный вид. Весы сомнения готовы были качнуться, и я понимал, что этот мученик идеи тогда кинется на меня, пусть и при неравных шансах. Будет пытаться меня прикончить, потому что уверен во всемогуществе какого-то злобного маньяка.

— Лео! Это же как божий день… Ну? Вы сказали…

— Я помню!

— Ну, а я ответил: «Знаю». Подтвердил, так сказать, сообщение. Слушайте, Гнездович, мне так уже все надоело — ждать… Я хочу о вас и вашем кардинале тоже позабыть. Как можно скорее. Давайте, отыскивайте его, а уж как я там его возьму — не вашего ума дело. Так и скажите монсеньору. Сами-то понимаете, как это неприятно — когда крючок в мягком, а?

Гнездович дернул щекой. До моей задницы ему дела не было, у самого свербила заноза…

— Я буду торопить Орана. Когда мы… когда будет ясно — я приду к вам. Не вздумайте исчезнуть, Тарпанов, это гибель!

Видимо, полагалось ему это произнести с угрозой. Но вышло довольно жалко, умоляюще.

Спустя два дня я получил ответ от Симановича. Сообщение короткое. Читая его в первый раз, я изумлялся. Перечитал дважды, трижды, и все-таки не понял, что чувствую. «Артему Тарпанову: Дракон такого типа означает внезапное нападение или острое противостояние. Полет его несет огненную гибель. Если же, вопреки очевидности, на Вашем изображении дракон без огня, то это могло быть сделано намеренно, как намек на тайну или противоречие в характере. Решительно советую Вам еще раз пообщаться с автором, прежде чем соглашаться на воспроизведение». Марко, чертов сын! Я готов был поверить, что он подает мне знаки: «внезапное нападение», «огненная гибель», «сделано намеренно… намек на тайну». И главное, «посоветоваться с автором»! Ладно.

Была не была. Если это и в самом деле чудо и он сразу догадался и еще не забыл… Я немного поразмыслил и отправил сообщение, в котором с огорчением признавался г-ну Симановичу, что рисунок, увы, уже сделан в давние годы. Но кое-какие обстоятельства жизни наводят на мысль, что это было опрометчиво… Да и толкование уважаемого мастера удивительным образом говорит о том, чего всякий раз хотелось бы избежать… Однако автор рисунка уверял-де меня, что это Черный Юй, знак во всех смыслах благоприятный и охранительный (святая правда, Марко так и говорил!). Поэтому не соблаговолит ли господин Симанович еще раз углубиться в бездны своих познаний и просветить меня насчет истинной природы Черного Юя?

Отправил письмо — и задумался. Понял меня Марко, поймет ли, что я его понял верно… или это игра моего возбужденного страхом воображения? Да. Я боюсь. Что на мне такое, что они все хотят видеть меня исполнителем? Декан, который уже понял, что я дал слабину. И ламангары. Они надеются, что я знаю, как его забрать. Когда сами не знают, где именно оно спрятано. Может быть, они правы, и все очень просто? Может быть, его не прячут… торчит себе в какой-нибудь из их инсталляций… Тогда почему не доктор Гнездович? Что такое, почему они боятся сами к нему прикоснуться? Ведь и Декан, и Очеретги собираются что-то такое делать с Пером… или хотя бы не делать, так владеть им. Хранить его. Перепрятать. Опасно ли его трогать вообще? Да что там за опасность может быть? Какое-нибудь излучение?

Вспомнился один парень из нашей группы, он в жизни был то ли химиком, то ли физиком, и с глупой важностью рассказывал, что держал в руках урановые стержни от примитивного ядерного реактора. Дескать, это вполне безопасно. А вот облизывать нельзя… Черт бы их побрал всех! Декан заставил меня добыть «Самсон»… если, конечно, черный каменный флакончик, извлеченный втихомолку из сумочки Катерины, содержал в себе это зелье. А не какие-нибудь духи… Я не нюхал и не рассматривал его; нужно было, чтобы не заметил Оран, бдивший над Катериной с той минуты, как привез ее наутро в «Нопаль»… Ламангары ничего не знают о «Самсоне», во всяком случае, Гнездович ни о чем таком не упоминал. Так что же этот «Самсон»? О вещах, добытых мною прежде, тоже рассказывались легенды, но я мог бы поклясться, что прикасался просто к мертвым артефактам. Некоторые были драгоценны. Некоторые — просто нелепы. Но ни разу я не чувствовал священного трепета, просто делал все правильно. Не знаю, честно говоря, что бы со мною сталось, если б каменная «Гюлехандан Доррегерьян» вдруг засмеялась розами и зарыдала жемчугом… Такого просто не бывает, легенды всегда говорят другим языком. Но «опись» Юреца, сон мой, паутина связей… Они сделали Перо, чтобы рассыпать на части соединщика… а если человек и так один? Что? Смерть? Тьма?

Я почувствовал, что глаза слипаются. Был белый день, но я еще не привык снова бодрствовать под Солнцем. Почту оставил включенной, хоть и не ждал так скоро ответа. Задернул штору, стал устраиваться на лилипутской раскладушке. Пожалуй, сходить еще по нужде… Грохнула входная дверь, в коридоре я разминулся с Ораном. Ойлянин нес под мышкой толстый сверток. Проходя к себе, он машинально, как и я, заглянул в отворенную дверь угловой комнатенки, где смотрела, все едино — в день или в ночь, — печальная Катерина.