Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

запропастился. Дело уже к ночи, а он еще с работы не пришел. Или остался в ночную смену? Ведь время теперь горячее — в разгаре летняя путина… Тогда как же Ямбе «терпит» свое пустое брюхо? Небось его кишки давно «песни поют»? Забежал бы поесть-то.

Пуйне будто кто-то кольнул. Сегодня, слышала она, рыбаки с Узкой протоки приезжали. Им и шторм нипочем: на этом берегу живут. Что если ее длинноногий Ямбе с ними загулял? Эти Вануйта с Узкой протоки часто «играют с поселком», все время сюда ездят, а то и пешком по берегу приходят, особенно если на Енисее боковой ветер, если с востока дует. Неизвестно где — ведь здесь, в нашем Халяхарде, во время путины «сухой закон» — где водку люди достают. Потому бригада Вануйта среди рыбаков на плохом счету, что частенько пьют. А если и Ямбе среди них? Где теперь его искать?

«А найти надо бы, — подумала Пуйне. — Шумливый он, если выпьет, будет галдеть, как чайка. Всю ночь сна себе не дозовется. А всему виной песни, которые Ямбе где-то находит, откуда-то слышит, сам выдумывает: пока все не перепоет — не заснет».

«А может, я зря так думаю, — сама себя успокаивала Пуйне. — Может, на работе старик? Ударник ведь, мало ли какое срочное задание получил? Надо бы ужин ему отнести…»

«Нет, однако, не пойду, — передумала Пуйне тут же. — Кто знает, там ли еще он? Разве хорошо, если старуха в позднее время будет, как ночной дух, шариться по поселку, да еще по стариковой работе? А и если в самом деле Ямбе опять где-то руками размахивает, как веслами в лодке в штормовую погоду? Сквозь зубы табачный сок сплевывает, показывая не то свою удаль, ухарство, не то свою невоспитанность, старые, давно отжившие привычки? Тогда — плохо»…

Ямбе все еще нет. Пуйне хорошо видно в окно, выходящее на Енисей, что поверхность воды неспокойна. Вот уже три дня река напоминает гигантскую серую, жирную рыбину с играющей белой чешуей. Волны, будто ребятишки, бегают друг за другом, в догоняшки играют. Грохот штормового ветра, как вздохи великана, доносится в дом через стены, окна.

У подветренной стороны причала Пуйне видит множество прижавшихся бортами друг к другу катеров, сейнеров, рефрижераторов, паузков. В конце ряжей стоит большая, с «материка», самоходная баржа. Вот уже неделю с нее на берег выгружают уголь — топливо на зиму для жителей Халяхарда. Самоходка с белой рубкой, длинным-предлинным корпусом, с подъемным краном и громадным ковшом экскаватора, которым из трюма черпают уголь и насыпают его в кузова подъезжающих к берегу машин. Красивая самоходка, нарядная, важная среди халяхардских суденышек.

А ветер все не унимается, сердитый Север дует. Не было б таких белых шапок на гребнях волн, если б не Север. Тут ветер с течением борется, кто кого. Получается драка двух сильных. Северный ветер хочет одолеть стремительное течение Енисея, всю свою силу применяет, во всю мощь дует. Как предполагает Пуйне, пыхтит-пыхтит он и лопнет вот-вот, на днях. Но когда утихнет шторм, поверхность реки не заблестит сразу, как первый, еще тоненький лед, не станет вода зеркальной, словно залитой жиром, нет. Пока-то успокоится старик-Енисей, пока уймет свою злость — долго еще глухие волны будут кататься по реке. Потом порябит некоторое время и уже после успокоится. Вот тогда опять часто забегают по Енисею, засуетятся катера, моторные лодки, все выползут, как ребятишки после ненастья.

Ударяясь о каменные основы ряжевого причала, волны брызжутся, плещутся, шумят, беспокоя катера, сиротливо спрятавшиеся от шторма, не по своей воле вынужденные пока что бездельничать. А каково там, на рыболовецких промыслах, на открытых песчаных косах, где находятся тони, рыбацкие станы? Подумать страшно. О рыбалке в такую пору и гадать нечего. Какая рыба в шторм? Кто отважится в лодку сесть?

* * *

Кто-то, кажется, идет — в сенях слышны шаги, шарканье ног. Ямбе, наверно. Что-то долго скрипит он половицами, уличными дверями хлопает? Ага, опять вышел. Стоит, на берег смотрит. Конечно, он выпил. Иначе, чего бы туда-сюда ходил, в сенях топтался?

Ямбе Пяся, хоть и на пенсии, все еще работает на рыбоучастке столяром — делает в тарном цехе ящики для переноски и хранения рыбы. Хорошие, удобные, легонькие ящички умеет мастерить Ямбе, прямо игрушечками кажутся, пока стоят в цехе. Пока до рыбаков не дойдут…

Хвалят промысловики работу Ямбе, мол, веса ящиков поначалу совсем не чувствуем, перетаскивая в них рыбу. К осени же, когда за время путины ящики намокнут, отяжелеют, загрязнятся, тогда рыбаки уже редко хвалят работу Ямбе, будто он тут виноват.

За зиму Пяся успевает наготовить больше трех тысяч ящиков. А что тут мудреного? Отпилил ножовкой нужную длину дощечки, поперечинки к ним для прочности, гвоздики в руку взял и тюк-тюк молотком — готово. Рыбный ящик для Ямбе — сущий пустяк, сделать его — что бокал чая выпить.

В молодости Ямбе Пяся другим, более серьезным делом на всю тундру славился — ездовыми нартами, быстрыми, как стрелы, легкими, как ветер. Сколько он оленеводов, рыбаков, охотников осчастливил столь нужной для тундры вещью, как нарта для оленьей упряжки!

Когда Пуйне отодвинула от большого огня плиты кастрюлю с ароматной ухой, которую уже трижды разогревала, ожидая старика, наконец-то он вошел в избу.

Ямбе долго вытирал о половик у дверей подошвы своих кирзовых сапог. Должно быть, заметил, что Пуйне днем мыла полы. Снял рабочую куртку, брюки, скинул сапоги и принялся молча умываться, гремя тяжелым и звонким цинковым рукомойником. Пуйне с ухмылкой и тоже молча следила за ним. Когда же Ямбе повернулся в ее сторону, чтобы взять полотенце, старуха заметила на его лице нелюбимую ею беспричинную ухмылку. Пуйне тут же сделалась сердитой и начала разливать по тарелкам уху.

Тем временем Ямбе осторожно прошел в глубь квартиры, чтобы переодеться в чистое. Вышел свежий и сел около кухонного стола, где его ждал ужин.

Некоторое время старик наблюдал за Пуйне, все еще суетящейся с едой. Ямбе хотел угадать ее настроение, боялся, как бы неосторожно не рассердить свою домашнюю прокуроршу — ведь виноват, задержался мало-мало, к тому же… «шарку нюхал», хотя этот грех для него редок.

— Ну, все, моя старушка, — сказал Ямбе. — Закончил я свой рыбозавод.