Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

лодка на быстрине в переполохе перевернулась, с горы олени с испуга оборвались. К тому же иные из них на привязи были, тоже помогали лодку вести. Только два-три человека, которые на упряжках вели пустые нарты, да несколько оленей, свободно бежавших далеко от обрыва, уцелели. Остальное почти все мгновенно пошло ко дну.

К сидящим на корме старикам подошел парень-ненец, рулевой моторист. Он и его капитан только в прошлом году закончили речное училище. Теперь вот вместе плавают.

— Смотрите, — сказал он, — смотрите, красота-то какая! Вон и ваши Белые пески, все равно что город.

Ямбе и Пуйне повернули головы: виднелось десятка два рыбацких чумов и палаток. В самом деле красиво. Чумы и палатки стояли будто бы над водой. По мере того как катер приближался к рыболовецкому промыслу — мираж исчез, жилища стояли на сухой песчаной косе.

— О-о-о! — показал Ямбе в сторону. — Смотри, старуха, это называются ставные невода.

— Да знаю, слышала, — с важным видом ответила Пуйне.

— Это чьи? — спросил Ямбе у рулевого.

— Этот, ближний, Сашки Лырмина. Его бригады. А тот, дальний, Николенко. Рыбак такой знаменитый есть. С Азовского моря приехал. И наших научил ставниками промышлять, и сам каждое лето по два-три плана дает. Деловой мужик.

— Слыхал, слыхал, — заметил Ямбе. — Интересно, а как это рыба именно туда, в этот стоячий невод, заходит и никуда потом не убегает?

— Там, видишь, дед, два кармана есть, по-хитрому сделаны. Рыба туда войдет, а оттуда — выйти ей уже трудно…

— А-а-а-а, — протянул Пяся, будто сразу все понял.

Сидевшая поодаль Пуйне встала, подошла и тоже присоединилась к разговору. Пуйне спросила Гену, этого паренька:

— А правда это, что на ставном неводе намного легче рыбачить?

— Что вы, тоже нелегко, особенно когда устанавливаешь и когда снимаешь невод. Вон, видите, столбы стоят, гундеры называются. Вон, где чайки сидят?

— Ну, ну…

— Их же груз тяжелый стоймя держит. Видели мы, какие тяжеленные железяки Николенко отовсюду привозит, огромные камни собирает. Сделать да установить такой невод — недели мало.

— А если шторм его разобьет, шахтара туда набьется, тогда что?

— Тогда по новой ставят.

— Ну и что в нем хорошего? Все пишут в газетах, по радио кричат: «Новый метод! Новый метод!»

— Так все равно лучше! Не черпают же, как наши, каждый день воду своим маленьким, закидным неводом, в воде не топчутся. Одним словом, производительнее. Ну понимаешь, это…

Тут Гену позвал капитан — уже к стоянке рыбаков подходили. А Ямбе и Пуйне все еще смотрели на ставные невода, на домики знаменитых николенковских рыбаков и все удивлялись: наши люди век на Енисее рыбачат, всякие ловушки имеют, а вот такого еще никогда не придумывали!

* * *

Две бригады рыбаков как раз были на тоне. Одна только-только начала заметывать невод, другая — выбирала свой на берег. Третья бригада, как видно, отдыхала.

На берегу тарахтел мотор, который приводил в движение лебедку машины, выбирающую невод на берег. Ямбе знает, что ее придумал инженер с Халяхардского рыбозавода, а в механическом цехе Дудинского морского порта эту машину сделали. Теперь они используются повсюду на Таймыре.

Пока катер причаливал, якорь бросал да паузок к себе подтягивал, чтоб не болтался он на волнах, Ямбе и Пуйне наблюдали за рыбаками. Старики сразу узнали, что те, которые заметывают, бригада их сына Вавлё.

— Смотри, смотри, старуха, — дергал Ямбе за рукав болоньевой куртки свою Пуйне. — Смотри, совсем мало силы надо, машина сама за рыбаков невод тянет. Разве плохо?

Кто-кто, а Ямбе Пяся знает, сколько в прежние годы физических сил даже на одно притонение надо было рыбаку тратить. Бывало, на песке оставались глубокие ямы, похожие на следы медведя — это рыбаки сильно упирались ногами в землю, в песчаный берег, из последних сил выбирая невод из воды. Посмотришь место у тони — земля вся разрушена, как будто здесь битва какая была.

Потом, стоя в воде, рыбу выпутываешь, в ящики ее складываешь — холодно и рукам и ногам. И так с полудня до полуночи, пока рыба ближе к берегу подходит.

Глядишь, уже заморозки пошли, невод тут же стынет, руки не слушаются, но сиг осенний икряной идет — разве бросишь? Почти до ледостава неводили.

А одежонка-то, одежонка какая была в прежние годы: старенькая малица да ровдужные летние бокари. На их подошвах специально дырки прокалывали, чтоб вода из них вытекала. А то ведь что получается? Ступишь на берег из воды, а ноги у тебя тяжеленные, бокари округлятся, надуются, и, когда шагаешь, водичка в них ширк-ширк, ширк-ширк — надоест слушать. Так что дырки, как отдушины, — хорошо. Теперь-то кто в такой обуви рыбачит? Теперь надежные рыбацкие сапоги.

Потом, где-то к утру, рыбалка закончится. Силы у рыбаков на исходе, даже, бывает, между собой мало разговаривают. Приберут они наспех невод и побредут к чумам. Иной на ходу спит, другой раз не помнит, как от воды до дому шел, другому короткий путь до чумов кажется бесконечным. А руки болят, а ноги ноют, спину будто кто разрубает поперек. Одно хорошо: сейчас спать, спать, спать…

Наконец старики Пяси сошли на берег и сразу же попали в объятия рыбаков, молодых парней и девчат.

— Ов, большой человек приехал! — шутили ребята.

— Как бы он нас не наругал! Ну-ка, ребята, спрячьте подальше свои «грехи»!

Ямбе при случае любил бранить рыбаков, если они небрежно обращались с ящиками, которые он всю зиму так старательно мастерил в цехе. Бывало, увидев брошенный ящик, Ямбе в сердцах сплюнет, заворчит, какими только словами не обругает промысловиков. Будь это родной сын или кто другой. При этом он тут же вслух говорил сам себе: «Все, хватит! Больше мои руки понапрасну работать не будут! Такое мое слово».

И Ямбе уходил прочь от этого бедолаги-ящика, ругал молодежь за то, что она небережлива, все по ветру пускает, что не та нынче молодежь.

У себя на