Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

тут же, где придется, присесть на пол, а Васька, как-то неузнаваемо и важно, поднял глаза:

— Вы к кому?

Некоторые оглянулись назад, может, Васька не к ним, а еще к кому-то обращается. Но Васька смотрел на них. И вспомнили, дошло: Васька-то директор! Робость даже хватила. Так ведь и они теперь не просто охотники и оленеводы, не какие-то темные кочевники, вечные бродяги тайги и тундры, а на голову выше в звании, как втолковывал им райкомовец, — рабочий класс! «Кончилась колхозная партизанщина, наступают времена дисциплины и порядка. Учтите, директор — это не председатель колхоза, слово его — закон!» Неужто за ночь все перевернулось? Вон, Ваську-то как подменили: «Вы к кому?!» И получилось у него грозно — страх по всему телу прошел. Может, такое указание получил?

Указания никакого не поступало, это, оказывается, было Васькино понимание директорского стула. Потом он, бедный, покрутился-покрутился, опыта-то нету, поснимал, попереставлял людей и — покатилось хозяйствишко.

Назначили второго директора, охотоведа Федьку Комбагира. Тот горлом все хотел взять. Но глухими, несознательными, на взгляд Федьки, оказались люди, а оленчикам и лисичкам его крик и вовсе лишним. И, как опять сказал Егор Боягир, Федька быстро «крякнул» с этой должности.

И тут в верхах вспомнили об Илье Елдогире. Грамотешка, по сегодняшним меркам, конечно, не ахти, но работу-то свою он исправно делает, тянет, а вдруг и директорская лямка ему будет впору?

Илья Елдогир принял директорство без радости, слишком уж много было наломано дров. На собрании даже, вместо речи, мол, благодарю за доверие, постараюсь оправдать надежды райкома, окружкома, краснобаи нынче не скупятся на красивые слова, он, смущаясь, как красная девица, сказал лишь одно слово:

— Попробую.

И ни видом, ни нутром не изменился. Ни солидности не прибавилось. В том же мягком, клетчатом пиджаке, в фуфайке и лохматой собачьей шапке, под мышкой со старыми деревянными счетами, он появился утром в конторе и молча сел за стол. И навалились заботы об оленях, лисичках, дровах, тракторах.

В первую голову надо было обмозговать строительство новой зверофермы. Года три назад начали возводить кормоцех. Поставили стены — и на этом все заглохло, на большее не хватило пороху. А старая звероферма — маленькая приземистая избушка, с одного бока подпертая двумя стояками, того и гляди вот-вот совсем развалится. Заглянул туда Илья, посмотрел, как кормач Люба Панкагир с ребятишками бегала по территории, огороженной забором, пытаясь поймать выскочивших из дырявых клеток двух лисичек, плюнул в сердцах и вернулся в контору.

— До каких пор костедробилка и комбикорм будут валяться на авиаплощадке? — спросил он Егора.

— А куда я их дену? — развел руками завхоз. — Это надо с директоров спрашивать, ведь…

Но Илья не дал ему договорить:

— Будем строить звероферму! За счет нового здания дирекции и двухквартирного дома для оленеводов. Мы посидим еще здесь, и оленеводы подождут, пусть лучше за оленями присматривают.

Что правда, то правда: были бы олени — разговоров бы о деньгах не было. Их соседи, суриндинцы — богачи, у них в сохранности олени, получают большие прибыли, вот и строят, что хотят.

— А из штанов не вытряхнут? — Егор посмотрел на нового директора.

— Без штанов побегаю.

Сказано было серьезно.

После осеннего промысла к Новому году охотники выходили из тайги и потом не хотели снова возвращаться туда. Что добудешь в самые холодные месяцы Плеча и Шага? Собака тонет в снегу, все живое прячется в норы и гнезда. Вот часть охотников, особенно молодежь, и устраивала себе отдых, без дела болталась на фактории, гулеванила.

Собрал таких мужиков Илья, специально вызвал даже кривоногого и косого Саньку Бети, прозванного после запуска на Луну нашей машины Луноходом, Митьку Оегира, тоже чаще называемого по прозвищу, с ласковой издевкой — Хулиганчиком. А Митька тихий, с виду даже культурный, улыбчивый парень, а на деле — отпетый лентяй и выпивоха.

Всех собрал Илья и отправил заготавливать строевой лес на реку Котуй, где в низинах росли стройные лиственницы, хотя кругом, куда ни глянь, тундра и горы щетинились редким и тонким, как карандаши, корявым леском. Как уж там они пластались, но к весне на тракторах навозили бревен, и Илья улетел в окружной центр за плотниками.

Сходил он в управление сельского хозяйства, в передвижную мехколонну, в ремонтно-строительное управление, а там сами сидят без добрых плотницких рук. С грустными думами Илья зашел в столовую пообедать, и тут подвернулся ему Санька Софьянников, мужик лет тридцати пяти, прошедший через все конторы и организации Туры, нигде особо не задерживаясь. Случайно оказались за одним столом.

— С фактории? — деловито поинтересовался Санька.

— С Мурукты, — подтвердил Илья.

— Ну и как она, молодая жизнь? — Санька хотел подбить нового знакомого на выпивку. Это он умел. Поговоришь, пообещаешь что-нибудь, похлопаешь по плечу, а они доверчивые, как дети, и, глядишь, раскалываются на бутылку, а потом пошло-поехало, начинался новый гудёж.

— Плохо. Прилетел плотников подыскать, а здесь — дефицит на них.

— Стоп! Извиняюсь, а вы кто? — мысль Саньки мгновенно повернулась в другом направлении. Санька был снова без работы, тут могло повезти крупнее.

— Директор, — стесняясь своего несолидного вида, сказал Илья.

— Да?! — изумился Санька и застыл с поднесенной ко рту ложкой. Опустил ложку в тарелку, вытер рот и весело заговорил: — Так-с!.. Разрешите познакомиться. Перед вами плотник высшей квалификации Александр Петрович Софьянников! Я из катангских, то есть с верховьев матушки Нижней Тунгуски, а по-эвенкийски, сами знаете, называемой Катангой. Так вот, я оттуда, — Санька махнул рукой. — Извиняюсь, как вас?.. Аха, Илья Дмитриевич! Так вот, Дмитрич, если вы мне доверите, то я в один момент мог бы вам представить с десяток орлов и тоже самой высокой квалификации. Без булды и без трепу! Мастеров на все руки, краснодеревщиков! — и вдруг Санька сник, исчезло красноречие, он произнес: — Ээ, — и махнул рукой.

— Подожди, подожди гнать оленей, — Илья сделал вид, что не придал никакого значения его разочарованному возгласу, — а в чем загвоздка?

— Видите ли, в наших трудовых книжках много всяких записей…

— Я серьезно. Мне действительно