Путь Никколо - Дороти Даннет

Но яблоко так и не появилось на свет, по крайней мере в ее доме и, увы, она, кажется, знала почему. Вероятно, по той же причине для долгожданного вечера Карнавала он выбрал себе самых нейтральных спутниц: ее дочерей. Когда он явился за ними, впрочем, он был в наилучшем расположении духа улыбающееся лицо, одежда в полном порядке, и даже один из феликсовых горностаевых хвостов торчал из-под шапки.

Насколько она могла судить, он не купил себе никаких новых вещей, кроме крепкого кошеля и коротких сапог, которые были на нем сейчас. Для друзей он оставался все тем же старым забавным Клаасом, их вечным фигляром в отрепьях. Марианна де Шаретти однако считала, что это было сознательным решением: так ему было легче вновь влиться в стаю. Она могла вообразить себе реакцию Феликса, если бы Клаас вздумал вернуться, разодетый по последней миланской моде.

Она задалась вопросом, мечтал ли Клаас в душе обо всех этих вещах, но затем решила, что нет. По крайней мере, не сейчас Если такое желание когда-нибудь и появится, то, без сомнения, тут будет замешана женщина Служаночка Мабели встречалась теперь с Джоном Бонклем, — Феликс как-то упомянул об этом И сам Феликс, вне всякого сомнения, нашел себе девицу того же сорта. С этим ей было не совладать. Юлиус, при всех его несомненных достоинствах, здесь оплошал, как и во многом другом. А в этой области, одной из немногих, Феликс не желал учиться у Клааса.

Перерастают ли юнцы когда-нибудь эти глупые страсти? Неужели они так и будут вечно увлекаться хорошенькими личиками, даже когда здравый смысл будет подсказывать, что уже пора создать семью, иначе старость придет к ним в одиночестве? В каком возрасте мужчина может наконец опомниться и понять, что превыше всего нуждается в надежности? Возможно, для некоторых из них это время так никогда и не наступит.

В доме было пусто. При жизни Корнелиса дом был бы открыт для его друзей, пока младшие члены семьи веселились на Карнавале, предаваясь всю ночь напролет своим тайным утехам. Став вдовой, она принимала гостеприимство других красильщиков, но не желала сегодня быть с ними, со стариками, ибо не принадлежала к поколению Корнелиса. Точно так же у нее не было и желания присоединиться к толпе на рыночной площади, — ведь как-никак она была матерью и вдовой. И все же сидеть дома в одиночестве было не слишком приятно.

Вот почему она была удивлена и обрадована, когда через час или два после наступления темноты в ее дверь постучал слуга семьи Адорне с приглашением провести вечер в их доме. Молодые люди, по словам лакея, все уже ушли, и демуазель Маргрит решила, что, возможно, госпоже де Шаретти скучно в одиночестве, и она желает присоединиться к ним до возвращения дочерей. Или даже остаться на всю ночь, если на то будет ее желание.

Попросив слугу подождать, она быстро собралась, заперла все двери и оставила дом на попечение привратника. Затем вышла на улицу и ненадолго остановилась. Рядом с ней лакей Адорне также задержался с факелом в руке, но сегодня в дополнительном освещении не было нужды. Снег весь растаял, если не считать изморози на крышах, отливавшей янтарным, розовым и лиловым цветом от бесчисленных бумажных фонариков, которые, подобно птицам, гнездились на всех окнах, в дверях, на стенах и на консолях зданий.

Сегодня горели все фонари, и также освещены были угловые ниши со статуями святых. Башни и шпили церквей, в мерцающих огоньках свечей, выделялись на черном ледяном небе. Улицы были полны народа, — все в теплых плащах, веселые и раскрасневшиеся, — и где-то вдалеке она слышала музыку.

Марианна де Шаретти двинулась в путь. Ночь, которая совсем недавно не обещала ей ничего, теперь обещала приятное общество. По крайней мере.

Под тем же волшебным небом бывший подмастерье Клаас искусно развлекал стайку малышей, чьи спутники куда хуже, чем он, умели угодить детям. Загадочный свет фонарей сегодня был его верным помощником. Они все толпились вокруг него, запрокинув головы. С горбатых мостиков, украшенных разрисованными статуями, огнями и еловыми ветками, они любовались диковинными фигурами в воде. Каналы отражали свет, ложившийся на воду разноцветными лентами, и отблески играли на детских лицах.

Затем, после всех этих огней, их ожидало чудо рыночной площади, куда более захватывающее, чем во время лотереи, с освещенными шатрами, где продавалось столько чудесных вещей: фрукты, засахаренный миндаль, орехи, и фиги, и изюм. Над лотками развевались флажки, и также флагами была украшена вся площадь, здания ратуши и звонницы.

Столько огней горело вокруг, и так много было людей, что почти не чувствовалось холода. Но на каждом углу горели жаровни, в шатрах можно было купить горячего супа и питья, а трое пекарей специально выволокли сюда печь на колесах и торговали пирогами, которые народ с жадностью поедал, толпясь вокруг.

На другом конце площади тоже стояли жаровни, — там, где помост освободили для городских музыкантов, наигрывавших на дудках, барабанах, скрипках и цимбалах, а также для певцов, которые, чтобы не простудиться, обмотали горло шарфами. Песни были не те, которые можно услышать в таверне, но когда вступали скрипки и барабаны, то дети принимались танцевать, а затем в пляс вступали и люди постарше, затевался хоровод, но, впрочем, тут же ломался, потому что время было еще раннее, и сохранялась какая-то видимость порядка.

Эшафот, разумеется, убрали, поскольку прядильщик Виткин завершил свое двухдневное покаяние. Равно как и Поппе, который однако не спешил выбраться из своей бочки, напиваясь и хохоча вместе с приятелями. Затем моряки, как обычно, втащили на площадь веревки для ходьбы по канату и с помощью крюков начали закреплять один конец на звоннице. Некоторые из них тоже казались здорово пьяны, хотя оставалось надеяться, что среди них не было тех, кому затем придется на этом канате танцевать. К этому времени Клаас и его юные спутницы пребывали в полном восторге.

Также к этому времени случилось и еще кое-что.

Во-первых, их покинул Ян Адорне. Будучи студентом, он пока не искал себе жену, но, разумеется, в свои пятнадцать лет жаждал общества более интересного, чем толпа глупых девчонок. Глупые девчонки, которые себя таковыми отнюдь не считали, были обижены на него.

Обе дочери Адорне оказались прекрасно воспитаны и чудесно ладили с Клаасом. Он болтал с ними и смешил их, придумывал какие-то шутки и знакомил их с забавными людьми (если только его не останавливал отец Бертуш), и позволял им делать всякие интересные вещи, которые матушка никогда бы не разрешила, когда отец Бертуш смотрел в другую сторону. Им нравились его шутки и то, как он защищал их своими крепкими, сильными руками от напора толпы. Конечно, они были слишком взрослыми, чтобы сидеть у него на плече, но время от времени он приподнимал Кателийну за талию, чтобы она могла получше разглядеть все над головами.