Путь Никколо - Дороти Даннет

— Надеюсь, друг мой, ты не забыл купить билет, — сказал ему Адорне. — Кто знает, что ты можешь выиграть?

Билет он еще не купил, но теперь сделает это непременно.

— Пойдем. Но сперва прогуляемся немного и заберем домой моих шумных отпрысков, — предложил дядя Серсандерса. — Надеюсь, однако, что ты не забудешь доставить письма и доспехи мессеру Арнольфини.

Разумеется, он не забудет. Гости поднялись и двинулись к выходу. Клаас ничуть не удивился, когда вслед за этим они вдвоем с Адорне по залитым полуденным солнцем улицам направились ко внутренней гавани.

— Ты привез мне письма от моих родичей из Генуи, — промолвил Адорне. — Есть ли еще какие-нибудь новости?

Гора тюков встретилась им на пути, и они обошли ее с разных сторон. Затем встретились вновь.

— Что я могу сказать вам, монсеньер? Ваш родич Проспер Адорно станет новым дожем, когда король Франции утратит власть в Генуе. Но кто знает, когда это произойдет? У мессера Проспера много друзей, однако они пока не желают, чтобы их имена называли вслух.

— Главное, чтобы они остались друзьями, — ответил на это Адорне. — Ты знаешь, многие генуэзские дожи вышли из нашей семьи. Благодаря своим левантийским факториям, они никогда не нуждались в деньгах, но приход турков все изменил.

— Утрата Фокеи, — кивнул Клаас. — Я слышал, в Милане многие говорили об этом. По-моему, это просто позор, мейстер Ансельм, что теперь все права получила Венеция. Разумеется, Аччайоли так не считают. Мессер Проспер де Камулио — превосходный человек, он только и ждет, чтобы ему предоставили возможность проявить себя. И, разумеется, Брюгге также страдает. И компания Шаретти в числе прочих.

— Да, — кивнул Адорне. — Я слышал, что ты проявляешь заботу о делах своей хозяйки. Это похвально.

Клаас постарался, воздерживаясь от улыбки, отобразить на лице удовольствие от этих слов.

— Я счастлив работать на благо демуазель, но у меня совсем нет опыта. Монсеньер, смогу ли я время от времени обращаться к вам за советом? Демуазель де Шаретти желала бы расширить свою компанию и, по-моему, я нашел для этого возможность.

— Ты желаешь сделать вложения? — поинтересовался Адорнэ. — Как ты знаешь, я больше не вхожу в городской совет. Однако мне известно, какая недвижимость выставлена на продажу и что еще может появиться на рынке. Возможно, нам следует поговорить об этом.

— Монсеньер, не знаю, как вас благодарить, — откликнулся Клаас. — Такая встреча, несомненно, была бы выгодна для нас обоих. О, взгляните, вот и ваши дети! И ваш племянник Ансельм.

Они уже добрались до внутренней гавани, что было весьма досадно. На белом, чуть припорошенном снежком льду с визгом и хохотом резвились дети. Там были две старшие дочери Адорне и его вечно хмурый старший сын Ян. С ними не только племянник, но также гости из Зеландии. Секретарь и капеллан Адорне привезли из Вейра маленького принца Шарля; а также с ними были кузины его отца, Кателина и Гелис ван Борселен.

Завидев Адорне, молодые люди устремились к нему. Первой оказалась Кателина ван Борселен, с которой Клаас встречался уже трижды. Она хихикала и перешептывалась с лордом Саймоном на пристани Дамме, обижалась на разговоры по-гречески в доме Адорне, просила прощения… пусть неловко, но просила прощения… в доме демуазель, за то что послужила причиной гнева Саймона.

И, разумеется, это она первой предупредила его насчет Джордана де Рибейрака.

Сегодня, похоже, она была в лучшем расположении духа и также лучше выглядела живое лицо с тонко очерченными бровями и круглым подбородком раскраснелось и лучилось здоровьем, а пряди темно-каштановых волос, выбившись из-под капюшона, обрамляли высокие скулы. Она заправила их внутрь, умело остановившись прямо перед Ансельмом Адорне и с улыбкой поприветствовав его. После этого перевела взгляд на Клааса, нахмурилась и наконец приподняла брови.

— А также наш новоявленный гонец. Мне сказали, будто теперь тебя окрестили Никколо. Похоже, ножом.

Впрочем, ее голос звучал не слишком язвительно, и все же Адорне, высоко ценивший хорошие манеры, в свою очередь нахмурился и отошел, чтобы поговорить с детьми, оставив Клааса на берегу.

— Вы о моем лице, демуазель? — осторожно поинтересовался Клаас. — Я просто лег и позволил прокатиться по мне на коньках.

У нее сейчас было то же самое выражение, что у Юлиуса, когда тот сожалел о случайно вырвавшихся словах. И поскольку он не ощущал особой враждебности, то Клаас добавил:

— Это был просто глупый несчастный случай. И имя тоже случайное. Миланцы предпочитают его фламандскому. Но это никому еще не помешало называть меня Клаасом.

— Или как-нибудь по-другому, — добавил Ансельм Серсандерс, со свистом подкатив к ним на плохо подогнанных коньках. — Смотри, я их одолжил. Хочешь попробовать?

Он покачнулся. Маленькая крепкая девочка лет тринадцати или четырнадцати еще раз ударила его кулачком под ребра.

— Ты катался со мной.

— Ну, так покатайся теперь с Клаасом, — предложил Серсандерс. — У него отлично получается.

— Он слуга! — воскликнула толстушка. Клаас ей улыбнулся:

— Но слуги для этого и существуют. Я поеду рядом с тобой, а ты будешь мне говорить, как я могу тебе услужить. Смотри, я буду кататься как казначей Владелец. Он очень важный, но ведь он тоже всего лишь слуга герцога. Вот как он катается.

Привязав чужие коньки, он ступил на лед лицом к девочке и изобразил выражение герцогского казначея, когда тот обращается к важной даме. Было больно, но дело того стоило. Он отвесил изысканный поклон, исполнил опасный пируэт и предложил девочке руку, сопроводив его приглашением с густым французским акцентом. Это был один из самых легких голосов для подражания. Девочка как зачарованная уставилась на него, затем опять на Кателину ван Борселен. С некоторым опозданием он сообразил, что перед ним, должно быть, ее младшая сестра. Ну что ж, он повторил:

— Восхитительная госпожа, окажите мне такую честь… — И, взяв не сопротивляющуюся девочку за руку, покатился с ней прочь.

— Еще! — потребовала она.

Он вновь изобразил Пьера Бладелена, затем обоих бургомистров. Он катался отважно, как ветреный племянник герцога, самоуверенный и дерзкий, вплоть до оглушительного падения под самый конец. Он катался с напыщенным серьезным видом, изображая вечно хмурого сына герцога, графа Шароле, отчего маленький Шарль ван Борселен, его крестник, покатывался от хохота. Затем он катался, изображая Жеана Меттенея, который щупает сукно в тюках и начинает торговаться; и как настоятель церкви святого Донатьена, пытающийся поспеть за остальными во время крестного хода; и как мастеровые, бегущие внутри колес крана после выпитого эля.