Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд - Клайв Баркер

Над ухом Паккарда прозвучал выстрел Его забрызгало кровью и гноем, а лапа твари, размозженная у плеча, ослабила свою жуткую хватку. Груда искореженных мышц упала на землю, и рука Паккарда — или то, что от нее осталось, — вновь оказалась на свободе. Пальцев уже не было, лишь обрубок большого и расщепленные кости суставов жутко торчали из изжеванной ладони.

Элеонора Кукер опустила ствол дробовика и удовлетворенно хмыкнула.

— Руки у тебя больше нет, — сказала она с жестокой простотой.

«Чудовища, — вспомнил Паккард слова отца, — никогда не умирают».

Он вспомнил их слишком поздно, и ему пришлось пожертвовать для этого рукой — той самой, которой он наливал выпивку и ласкал женщин. Ностальгия по прежним годам, когда все пальцы были целы, охватила шерифа; в глазах у него потемнело. Теряя сознание, он успел увидеть своего исполнительного помощника: тот поднимал камеру, чтобы запечатлеть сцену.

Лачуга, пристроенная позади дома, была убежищем для Люси. Когда Юджин возвращался домой пьяным или когда его охватывал гнев по поводу остывшей каши, Люси пряталась в хижину, где могла спокойно выплакаться. Сочувствия Люси не находила Ни у Юджина, ни у самой себя — у нее не оставалось времени, чтобы жалеть себя.

Сегодня на Юджина подействовал вечный источник раздражения — ребенок.

Дитя их любви, названное именем брата Моисея — Аарон, что значит «достойный». Прелестный ребенок. Самый красивый мальчик; в округе. Пяти лет от роду, а уже такой милый и вежливый, что любая мама с Восточного побережья гордилась бы его воспитанием.

Аарон.

Гордость и радость Люси, ребенок с картинки, он очаровал, бы самого дьявола.

Это и раздражало Юджина.

— Твой гребаный сын похож на парня не больше, чем ты, — говорил он Люси. — Он и наполовину не парень. Он годится только для того, чтобы сбывать модные туфли да торговать духами. Или чтобы быть проповедником. Тут он подойдет.

Он ткнул в мальчика рукой с обкусанными ногтями и кривым большим пальцем.

— Ты позор своего отца.

Аарон встретил отцовский взгляд.

— Ты меня слышал, парень?

Юджин отвернулся. Большие глаза ребенка глядели так, что его замутило, — не человечьи глаза, собачьи.

— Пусть уберется из дома.

— Да что он сделал?

— Ему ничего не нужно делать. Достаточно того, что он такой, какой есть. Все надо мной смеются, ты это знаешь? Смеются надо мной из-за него!

— Никто не смеется над тобой, Юджин.

— Да смеются же!

— Не из-за мальчика.

— Что?

— Если они и смеются, то не из-за мальчика Они смеются над тобой.

— Закрой рот.

— Все знают, кто ты есть, Юджин. Знают не хуже меня.

— Говорю тебе, женщина…

— Больной, как уличная собака, всегда говоришь о том, что ты видел и чего боишься…

Он ударил ее, как делал уже много раз. От удара потекла кровь, как всегда текла от таких ударов. Люси покачнулась, но первая ее мысль была о мальчике.

— Аарон, — сказала она сквозь слезы боли, — пойдем со мной.

— Оставь этого ублюдка! — Юджин дрожал от ярости.

— Аарон.

Ребенок встал между отцом и матерью, не зная, кого слушать. Глядя на его перепуганное лицо, Люси заплакала сильнее.

— Мама, — сказал ребенок очень тихо.

Несмотря на испуг, его серые глаза смотрели сурово. Прежде чем Люси успела придумать, как разрядить ситуацию, Юджин схватил мальчика за волосы и подтащил к себе.

— Послушай отца, парень.

— Да…

— Да, сэр, — так нужно говорить отцу. Нужно говорить: да, сэр.

Он прижал Аарона лицом к вонючей промежности своих штанов.

— Да, сэр.

— Он останется со мной, женщина. Ты больше не утащишь его в гребаный сарай. Он останется со своим отцом.

Перепалка закончилась, Люси это поняла. Если она будет настаивать, она лишь подвергнет ребенка еще большему риску.

— Если ты сделаешь ему больно…

— Я — его отец, женщина, — усмехнулся Юджин. — Ты думаешь, я причиню вред плоти от плоти моей?

Ребенок был зажат между отцовскими бедрами в положении почти непристойном Люси хорошо знала мужа: сейчас он слишком близок к тому, чтобы впасть в безудержную ярость. Она больше не беспокоилась о себе — у нее есть свои утешения — но мальчик совсем беззащитен.

— Какого черта ты не выметаешься отсюда, женщина? Мы с парнем хотим побыть одни, верно?

Юджин оторвал лицо Аарона от своей ширинки и крикнул ему, белому от ужаса:

— Верно?

— Да, папа.

— Да, папа Конечно, «да, папа».

Люси вышла из дома и укрылась в холодной темноте сарая. Она молилась за Аарона, носящего имя брата Моисея, что значит «Достойный». Она гадала, как он выживет среди жестокостей будущего.

Наконец Юджин отпустил мальчика. Тот стоял перед отцом. Он был очень бледен, но не напуган. Тумаки причиняли боль, но это не настоящий страх.

— Да ты слабак, парень, — сказал Юджин, толкая своей огромной лапой мальчика в живот. — Слабак, заморыш. Будь я фермер, а ты — кабанчик, знаешь, что бы я сделал?

Он снова взял ребенка за волосы, а другую руку засунул ему между ног.

— Знаешь, что я бы сделал, парень?

— Нет, папа. Что бы ты сделал?

Шершавая рука скользнула по телу Аарона, и Юджин издал хлюпающий звук.

— Ну, я зарезал бы тебя да скормил свиному приплоду. Свиньи любят мясо таких задохликов. Тебе бы это понравилось?

— Нет, папа.

— Тебе бы это не понравилось?

— Нет, спасибо, папа.

Лицо Юджина застыло.

— Хотелось бы мне посмотреть на это, Аарон. Что бы ты сделал, если бы я распотрошил тебя да поглядел, что там внутри.

Что-то изменилось в играх отца. Что-то, чего Аарон не мог понять: новая угроза, новая близость. Мальчик чувствовал неловкость, но понимал, что боится не он, а отец. Страх был дан Юджину по праву рождения, как Аарону — право наблюдать, ждать и страдать, пока не придет его время. Сын знал (не понимая, как и откуда), что станет орудием возмездия для своего отца Или чем-то большим, нежели просто орудием.

Гнев Юджина нарастал. Он глядел на мальчика, его коричневые кулаки сжались так, что костяшки пальцев побелели. Мальчик был поражением Юджина: он разрушил мирную жизнь, которой они с Люси жили до его рождения. Словно он убил обоих родителей. Едва сознавая, что делает, Юджин стиснул руку на худенькой шее мальчика.

Аарон не издал ни звука.

— Я могу убить тебя, парень.

— Да, сэр.

— И что ты на это скажешь?

— Ничего, сэр.

— А нужно бы сказать: спасибо, сэр.

— Почему?

— Почему, парень? Потому что эта жизнь не стоит свинячьего дерьма, и я лишь помог бы тебе, как любящий отец.